характера для Японии в Северной Азии является Советский Союз. При этом, правда, он не отказался от своей концепции «последней войны» с Соединенными Штатами. Существующие угрозы, утверждал Исивара, требовали от страны долгой промышленной и военной подготовки, и этот факт оправдывал создание Маньчжоу-Го, поскольку новое государство могло помочь Японии в достижении автаркии, или экономической самодостаточности. Но в данный момент, в середине 30-х, Японии необходимо было поддерживать мир, чтобы выиграть время для реализации своих экономических и военных возможностей. С этой точки зрения, считал Исивара, дальнейшее развитие вооруженного конфликта в Китае просто вызовет «того же рода беду, которая постигла Наполеона в Испании, то есть медленное погружение в трясину»{282}. Япония должна быть начеку, утверждали противники агрессии. Нельзя недооценивать набирающий силу китайский национализм и ту стойкость, с какой будет сражаться армия Чан Кайши, если ее загнать в угол. Континент был той трясиной, которая могла поглотить людские и экономические ресурсы Японии, сделав страну беззащитной.

В 3 часа пополудни 8 июля, всего через несколько часов после того как начальник генштаба приказал урегулировать конфликт, премьер-министр Коноэ созвал кабинет для рассмотрения ситуации. Коноэ еще не обладал достаточным опытом, однако его подготовка к исполнению роли премьера была безупречной, равно как и его родословная. Он родился в 1891 г. в одной из самых известных аристократических семей. По окончании Киотского университета его ожидала карьера государственного служащего. Почтенный Саёндзи Кинмочи включил молодого принца в состав японской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г. Повзрослев, Коноэ последовал по стопам отца, став энергетическим центром Палаты Пэров, которую он возглавил в 1933 г. Саёндзи и другие вершители японской политики впервые обратились к нему с просьбой занять пост премьера после инцидента Двадцать шестого февраля. Их мотивацией было то, что харизматичный принц вызывал уважение широкого спектра японских политических элит и был способен поддерживать авторитет конституционного правительства на высоком уровне. В 1936 г. Коноэ отклонил предложение Саёндзи, но в июне 1937 г., когда его покровитель вторично обратился к нему, он дал свое согласие.

Коноэ вступил в должность в твердом намерении найти дипломатическое решение ноющей «Китайской проблемы». Той же позиции придерживался и предыдущий премьер Хирота Коки, вернувшийся в правительство в качестве министра иностранных дел. Соответственно, на заседании кабинета 8 июля Коноэ приветствовал решение армейского руководства мирным путем урегулировать инцидент у моста Марко Поло и поддержал принципы «нераспространения» и «решения на местном уровне». К радости членов кабинета, к 11 июля китайский и японский командиры, подразделения которых участвовали в инциденте, достигли временного соглашения. Китайцы должны были принести свои извинения, наказать офицеров, ответственных за происшедшее, и дать обещание бороться с коммунистическими партизанскими формированиями в данном регионе.

Однако, к разочарованию Токио, Чан Кайши отказался завизировать это соглашение. Прежде генералиссимус признавал все договора, заключенные на местах с японскими военными. Но летом 1937 г. он решил провести черту в песках Северного Китая. Он мог пойти на такой риск, поскольку Гоминьдан находился в значительно лучшей военной и экономической форме, чем десятью годами раньше. Его слова обрели дополнительный вес, поскольку он выступал в роли главы нового националистического режима, созданного в Нанкине в 1928 г. и получившего известность как правительство Гоминьдана, так как именно эта партия определяла политику страны. Среди его соотечественников господствовали воинственные анти-японские настроения. Лишь немногие китайцы были готовы и далее терпеть издевательства над их суверенитетом, такие, например, как соглашения Хэ-Умэдзу и Доихара-Цинь. Все это подстегивало старого главнокомандующего. Дополнительное давление шло со стороны коммунистов Мао, которые приобретали все большую популярность среди народа благодаря своему требованию, адресованному Чан Кайши, остановить гражданскую войну и создать «объединенный фронт» для отпора японским агрессорам. Если Чан хотел осуществить свою мечту и превратить правительство Гоминьдана в политическую силу, принимаемую всеми китайцами, ему следовало примерить плащ националиста и отказаться от своей политики умиротворения японцев и сосредоточения всех сил на «истребительных кампаниях», направленных против его коммунистических оппонентов. Чжан Сюэлян, который, после того как его втеснили из Рэхэ, создал для себя новую базу в Сиани, окончательно прояснил ситуацию в декабре 1936 г. Чан тогда направился в его штаб-квартиру, чтобы наказать своего старого союзника за симпатии к коммунистам. К удивлению Чана, Чжан посадил его под арест и отказывался признать лидера Гоминьдана, пока тот не согласился принять стратегию объединенного фронта.

На следующее утро после стычки у моста Марко Поло коммунисты обратились с воззванием ко всем китайцам, в котором призывали оказать сопротивление «новой японской агрессии». Через несколько дней Чан продемонстрировал свою преданность «духу Сиани», направив в Пекин офицера с отказом от тех условий, которые предлагали японцы. Одновременно генералиссимус начал переброску четырех своих лучших дивизий на север, в провинцию Хэбэй. Это было прямым нарушением соглашения Хэ-Умэдзу и Договора Тангу. 17 июля, через десять дней после первого инцидента, Чан с крыльца своей летней резиденции обратился к народу. В своем послании он объявил, что никакой договор с Японией не будет возможен, пока она не прекратит нарушать суверенные права Китая. «Если мы позволим себе потерять хотя бы еще один дюйм нашей территории, — сказал в заключение генералиссимус, — мы будем повинны в непростительном преступлении против своей страны»{283}. Заняв конфронтационную позицию, Чан преувеличил значение инцидента у моста Марко Поло, заявив, что разрешение подобных конфликтов должно осуществляться на уровне национальных правительств, а не местных администраций.

Японцы также не приложили усилий к тому, чтобы избежать дальнейшей эскалации. Коноэ, все еще надеясь на мирное соглашение, но абсолютно не желая позволить Японии продемонстрировать слабость, ответил на риторику китайской стороны своей собственной пресс-конференцией и обращением по радио. В нем он призвал генералиссимуса «извиниться» за «незаконные, антияпонские действия». Высокопоставленные генералы, такие как Тодзо Хидэки и Койсо Куниаки, выступили за нанесение удара по силам Чана. Они разделяли точку зрения тех своих коллег, которые видели в Советском Союзе величайшую угрозу безопасности Японии. Но они презирали войска Гоминьдана и считали, что стремительная атака быстро поставит Чана на колени, развязав армии руки и позволив ей концентрироваться против Советов. В воображении подобная решительная демонстрация силы должна была заставить Чана пойти на попятную. 27 июля кабинет Коноэ отдал распоряжение направить в Китай три дивизии. На следующий вечер около моста Марко Поло вновь разгорелось сражение. В начале августа японская Китайская Гарнизонная армия захватила Пекин.

Практически немедленно боевые действия вспыхнули к югу от Шанхая. В начале августа Чан ввел около 100 000 войск в демилитаризованные зоны, установленные после Шанхайского инцидента 1932 г. Ситуация сложилась напряженная. Японцы