доложили, что около сотни рядовых снялись с позиции у вокзала и, перебив офицеров, перешли на сторону партизан.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Генерал Губатов вернулся из города в штаб крепости. Механически кивая головой на поклоны офицеров, он, согбенный и грузный, прямо прошел в свой кабинет. Там, не снимая серого плаща, упал в глубокое кресло, как человек, выбившийся из сил. Долго сидел не двигаясь, лишь чуть пожевывая губами. Потом вздохнул, снял фуражку и положил ее на стол. Остолбенело уставился на резные кафели печи, на портрет великого князя Николая Николаевича. Наконец приказал адъютанту впустить офицеров, собравшихся в приемной.

Вошло несколько старых гарнизонных генералов и полковников. Губатов сказал просто:

— Садитесь, господа.

Офицеры расселись, разговаривая между собой шепотом, как в комнате больного человека. Лица у всех были смятенные, глаза растерянно блуждали. Все заметили, что и Губатов в этот день осунулся и постарел. На лице его висели старческие, дряблые складки кожи, усы были растрепаны, в глазах отчаяние.

Губатов заговорил медленным скрипучим голосом о том, что последние попытки подавить восстание окончились неудачей, атаки отборных частей отбиты, в войсках замешательство и брожение, массовые перебежки мобилизованных на сторону повстанцев и что французы перестали стрелять по восставшим и дали возможность им овладеть городом.

Губатов замолчал и, не двигаясь, продолжал сидеть в кресле. Офицеры посматривали друг на друга — ожидали, кто первый выскажется.

Встал полковник Кончев с бритым, розовым черепом и подбородком, нависшим на высокий воротник френча.

— Думаю, господа, всем нам ясно, что город уже, в сущности, пал…

Полковник с трудом выговорил последнее слово, лицо его побагровело, и он посмотрел в глаза Губатову, ожидая, что тот прервет его речь, обрушится на него с возмущением. Но генерал безмолвно кивнул головой. Полковник, заложив руку за борт френча, продолжал:

— Сейчас, по моему мнению, основная опасность заключается в непосредственной угрозе крепости. Если оголтелая масса городской черни ночью атакует крепость, отбить атаку будет не легко ввиду малочисленности наших надежных сил. — Полковник подчеркнул слово «надежных». — Нам необходима немедленная организация обороны крепости. Все внимание обратить на оборону. Притом прежде всего нужна помощь союзников. Только помощь союзников может спасти нас. Иначе судьба города постигнет и крепость. Просите англичан высадить еще свои войска…

Краснощекий и бородатый генерал Михайлов, очень высокий и дородный старик, поднялся с кресла неожиданно быстро для своих лет и тучности.

— Позвольте, ваше превосходительство, — прогудел он каким-то дьяконским басом. — На французов нечего надеяться. Просите англичан… Доложите Деникину…

И, с размаху стукнув кулаком по краю стола, покраснев, Михайлов воскликнул:

— Дайте мне крепостной батальон, и я сам разгоню бунтующую сволочь в полчаса!

— Мобилизованных? — мрачно бросил кто-то из штабных, сидящих в углу на диване.

— Как мобилизованных? — обернулся генерал и, вдруг сообразив, собрал губы в трубку, словно хотел свистнуть, и, опускаясь в кресло, тихо проговорил: — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!..

Все замолчали.

Губатов, не поднимая глаз, думал о том, что слишком рискованно бросать крепостной батальон мобилизованных солдат на город и совсем невозможно подменять этим батальоном надежные части генерала Барбовича, которые держат осаду трех каменоломен. Невозможно подменять потому, что мобилизованные перебьют офицеров и чего доброго в полном вооружении спустятся в подземелье.

Единственная надежда была у генерала Губатова, и он хранил эту надежду глубоко в сердце: было получено телеграфное сообщение о том, что англичане обещали поддержку. А пока — оборонять крепость.

Губатов поднялся с кресла и выпрямился. Его глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели, отвисшая губа дрожала. Он заговорил:

— Отказ французов стрелять — это прямая помощь бандитизму, это измена нашим договорам!

Запнулся, вытер платком губы, продолжал беспомощно и безнадежно:

— Ни одно, ни другое… ваши предложения, господа… э-э-э… не могут быть применены в действительности. Войска крепостного гарнизона весьма… да, весьма ненадежны. Часть их может быть использована, но лишь как передовая цепь, над спинами которой нужен надежный штык. Э-э… необходимо… согласен… готовить оборону крепости, а город пока держать в оцеплении.

Тяжко дыша, Губатов посмотрел на Михайлова, словно от него зависело удержать партизан в городе. Офицеры заговорили, перебивая друг друга. Поднялись, звеня шпорами, стуча шашками. Губатов же стоял, чуть наклонившись над столом, кряжистый, широкоплечий, подавленный…

2

На неподвижной голубой глади пролива играл ослепительный блеск солнца. Вдали, в смутной дымке, был виден богатый Кубанский край. Ярко красовались круглыми черенями фруктовые сады, хутора, станицы, маячили с растопыренными крыльями ветряки. От края до края был виден весь Таманский полуостров.

По зубчатым кубанским обрывам белели пограничные кордоны, обтыканные острыми высокими тополями, словно казачьими пиками. Недалеко от станицы Тамань протянулась длинная, почти через весь пролив, Средняя коса, славившаяся добычей рыбы. Зиму и лето, круглый год, обитали на косе десятки рыбачьих ватаг.

Теперь же здесь было пусто, безлюдно, тихо. Изредка мелькали белоказацкие разъезды, пугая диких птиц.

Склонится у берега иной казак с седла и долго смотрит, как идут в прозрачной воде большие косяки рыбы.

— Вот богатство! Непочатый край, — чмокает губами казак. — Та и добра ж, а! Хочь штанами загортай…

— Эх, едят его мухи с комарами! Та чего ж вин, генерал-то наш Деника, запрещает ловить? Отдал бы казакам, вот и вся стратегия.

— Казак и сам безо всякого справится.

Деникин запретил на всех косах Керченского пролива ловить рыбу и держать рыбачьи лодки. Он боялся красных десантов.

Вытянувшаяся Средняя коса была похожа на могучую руку. Казалось, что эта длинная богатырская рука выросла от земли Кубанской и протягивалась навстречу врезавшемуся мысу Керченского полуострова, который, как бы выбиваясь из сил, жаждал вытянуться еще дальше, схватить могучую загорелую руку, закрепить с нею союз и преградить путь серому чудовищу, английскому крейсеру, на полных парах входящему в пролив. У носа крейсера по обе стороны разлетаются полукругом большие пенистые струи воды, словно серебристые широкие усы под ноздрями страшного чудовища. Крейсер идет смело и гордо, зная, что здесь нет еще силы, способной преградить ему путь. Он полным ходом проходит канал, перерезая надвое могучую желтую руку. Вот он прошел близ косы, застопорил ход и остановился. Черные курчавые тучи дыма обхватили его словно завесой. Огромное серое тело крейсера грозно возвышается в проливе. На самом верху передней мачты стоит в белом костюме вахтенный сигнальщик.

Белогвардейцы, попы, буржуа, обыватели бегут к пристани, ликуя, крича:

— Привет тебе, привет, спаситель!

— Теперь конец бандитам-большевикам!

Прижатый и окруженный повстанцами штаб гарнизона белых и контрразведка воспрянули духом:

— Да здравствует прибытие англичан!

— Мы спасены!

— Урр-а-а-а!..

Крепостной катер затарахтел по тихой, ровной, как стекло,