и окрестные степи.

Когда отряд Шумного окружил собор, на площади уже собралось множество народа — жители окрестных улиц, в большинстве рабочие и ремесленники.

— Смотри, смотри, явление господне! — крикнул кто-то в толпе.

Все задрали головы кверху. На парапете колокольни покачивался, сверкая на солнце золотом и серебром своих риз, большой образ богоматери. Снизу ясно были видны руки в широких черных рукавах, поддерживавшие икону.

Партизаны застучали в главные двери собора. Никто не отозвался, словно внутри не было ни души. Тогда партизаны зашли с боковых дверей и принялись долбить их прикладами.

Вдруг с колокольни раздался грозный голос:

— Отойдите, анафемы, от храма божьего!

Рядом с иконой стоял высокий поп с курчавой черной бородой.

— Эй, брось, батя, пусти! — закричали партизаны и рабочие.

— Бог покарает вас! — прорычал священник. Он широко перекрестил не то окно, не то собравшуюся толпу. — Не допусти, господи, нечистых!

В это время на колокольне сбоку высунулась и вмиг спряталась голова в защитной фуражке.

— Офицер! Офицер!..

— Открой! Кого прячешь в церкви? — раздались голоса в толпе.

Партизаны вновь бросились к дверям и так начали барабанить по ним, что пошел гул по городу.

Тогда благочинный заревел:

— Христиане, гоните красных идолов из храма божьего! — Он вновь перекрестил площадь и протянул нараспев: — Благословляю на казнь!

— Уходите, нехристи! — кричал второй поп из бокового окна церкви.

На колокольне высунулись дула винтовок.

Толпа продолжала кричать, грозить.

— Ведь ты пастырь божий! — произнес громко из толпы старик с толстой железной палкой.

В этот миг сверху полетело несколько гранат. Они разорвались с оглушительным гулом. Черные шары дыма поползли вверх, по белым стенкам собора, и, дойдя до высоты крестов, растаяли на быстром ветру. Толпа рабочих-партизан рассыпалась по площади.

Затрещали три пулемета, установленные на колокольне собора.

Площадь наполнилась криком, стонами, покрылась трупами убитых. Один рабочий, с простреленным животом, корчась от мук, кричал:

— Эй, убийцы, с богом убиваете, подлые!

Другой рабочий, старик в распахнутой синей куртке, силился подняться на ноги, но не мог, весь израненный осколками гранаты. Тогда он поднял окровавленную руку и погрозил храму:

— Вот чем вы нас кормите… какими молитвами… — И повалился в лужу крови.

А около железных ворот, на ступеньках синего мрамора, приник одноглазый нищий дед с сумой за плечами. Он много лет сидел на этих ступеньках, у двери храма, прося милостыню. Теперь осколки снаряда перебили ему ноги. Дед из последних сил встал на колени, без шапки, лысый, навзрыд заплакал, повторяя:

— Господи, пощади и помилуй меня! Я не виноват… Я не сделал зла никому… О господи, спаси…

Вдруг на его желтой, как лимон, лысине показалось темное пятно. Нищий покатился по мраморным ступенькам, придавив спиной торбу с кусками хлеба, выпрошенного именем Христа.

2

Громы ударов оборвались. В городе, на море стало тихо. Кое-где отдавалось эхо редких винтовочных выстрелов. В дымно-пыльном зное, в горячем, мутном воздухе — слабые стоны раненых.

Колдоба в тени с террасы рассматривал низину города. Белые отошли на окраину и, расположив свои заставы на улицах, углах, переулках, выжидали.

Колдоба сказал партизанам:

— С этими силами можно справиться. Да вот гроза — эскадра интервентов. Вот они мешают, сволочи… Кабы не эти плевательницы, иное получилось бы. Губят все дело. Того и гляди закидают снарядами. Эх, до ночи бы, а там этих сухопутных героев, как зайцев, разогнали бы по степям.

Колдоба надеялся на ночь. Он думал разбить белые заставы, упрочить оцепление города, ворваться в крепость, захватить батареи и, повернув жерла орудий на непрошеных морских гостей, загнать их в мелководье Азовского моря, затопить в проливе, посадить на скалу, на берег, на мель.

— Не сегодня, так завтра, но придет, непременно придет час расплаты, пираты моря! — говорил Колдоба. — Все равно, — продолжал он, — все равно некуда будет скрыться от гнева рабочих и крестьян.

В это время на террасу вбежал партизан.

— Гляди, товарищ Колдоба, — крикнул он, указывая рукой вниз, — с баржи вылазят!

— Где?

— Вот, вот, сюда смотри, за тот дом, — указывал партизан через перила. — На Волго-Донской пристани.

— Десант, что ли? — отозвался кто-то.

— Ужли десант?

— Да-а… Когда он пришел? — с недоумением произнес Колдоба. — Ничего не было видно — и вдруг…

Он пожал плечами и поднес бинокль к глазам.

Было видно, как казаки, стараясь быть незаметными, вылезают из баржи на пристань и крадучись, пригибаясь к земле, гуськом идут вдоль пакгауза. Словно рябая змея, вытянулись казаки и без выстрела ползли в город…

Спокойствие Колдобы передалось партизанам, сначала очень взволнованным такой неожиданной новостью. Лица их были серьезны. Они молчали, ожидая приказаний командира.

Колдоба поспешно вернулся в штаб восстания… «Десант, десант!..» Все уже знали, что белые высадились на берегу, у Волго-Донской пристани.

Навстречу Колдобе спешил руководитель городской подпольной партийной организации Стасов. Он сообщил ему, что по всей Николаевской улице, от моря и до самого угла Мещанской, залегли белые войска. Они заняли почти половину города, отрезая заставы группы Шумного.

— Товарищ Колдоба, положение угрожающее…

Колдоба стоял сумрачный, не двигаясь. Он до сих пор не мог никак сообразить, откуда появился этот проклятый десант.

«Как сосредоточить удар по свежим силам противника и ликвидировать угрозу?» — думал Колдоба, вытирая со лба пот.

Между тем цепи казачьей сотни подходили к Соборной площади.

Одновременно в штаб пришло известие, что партизанская группа Татаринова, наступавшая на вокзал, уничтожена до последнего человека и белые части от железнодорожной линии обходят группу Дидова и направляются также к собору, на соединение с казачьей сотней. Бронепоезд подошел с третьей стороны и начал бить из трехдюймовки по склону горы.

Казаки вступили в бой с заставами Шумного, оттесняя их на окраины, под огонь бронепоезда и белой цепи.

Колдоба бежал по улице, придерживая шашку. Лицо его было красно, волосы взлохмачены. Он кричал:

— К порядку! Кириченко, сюда!

Колдоба бросил быстрый взгляд вниз, где геройски защищалась отступавшая засада Шумного.

— Кириченко, бери людей, пулемет! Живо! Сними одну-другую засаду. Твой удар должен быть вон туда… Смотри. Бей их в лоб!

— Есть! — крикнул Кириченко и опрометью бросился в сторону засад.

Захватив с полсотни бойцов, пулемет, он с товарищами по крутому, размытому водой переулку скатился к Соборной площади.

Навстречу ему пахнуло жаром боя.

Колдоба понял, что необходимо ударить еще в один пункт противника, иначе контратака партизан окажется бесплодной. Он бросился к штабу, где собрались прибежавшие в пополнение к повстанцам горожане. Он исподлобья окинул взглядом пеструю толпу: войско не войско — и малыши, и взрослые, и старики, и даже женщины. Многие без винтовок.

«Ну куда же… Ни ружья, ни