вниз к городу, и там залегли в переулках, на крутых каменных улицах. Залпы с крейсера стали беспрерывными. Казалось, откуда-то оборвалось множество огромных листов железа и теперь пачками, с высоты, падало на мостовую.

Земля и камень рушились на маленькие домики, лепившиеся внизу. Люди выскакивали оттуда, бежали, спускаясь к морю, а сверху, с горы, вслед бегущим гигантскими прыжками скатывались камни.

На крейсере, густо окутанном дымом, офицеры наблюдали за результатами бомбардировки. Молодой лейтенант докладывал командиру крейсера, что красные повстанцы перевалили за гору, а некоторые спустились вниз.

Командир искал в бинокль следы попаданий и находил их, эти черные, дымящиеся бреши, на горе и в городе.

— Жаль, что я не могу уничтожить их всех одним залпом! — сказал он.

Отряды белых и колонна английских десантных войск, вышедших из крепости, вплотную подошли к городу, окружив его густыми цепями. За мостом через речку Мелек-Чесме, около полуразрушенной мельницы, сгруппировались высшие чины офицерства. Среди них было несколько английских офицеров, которых привез с собой из крепости генерал Губатов.

— Будет ли выброшен еще десант? — допытывались казачьи офицеры. — И откуда, позвольте узнать: с крепости или прямо с моря?

Англичане, досадливо отмахиваясь, жевали мундштуки трубок, бормотали:

— Будет. Будет…

Генерал Губатов, услыхав первый грохот снарядов и увидев черно-бурые столбы дыма, выросшие на вершине и на склонах горы, взволнованно смахнул с глаз слезы радости. Потом снял фуражку с красным околышем и широко перекрестился. За ним, благоговейно шурша, закрестились все офицеры. Англичане переглянулись, и один старый капитан поднял брови и пожал плечами.

Губатов надел фуражку и сказал:

— Ну, слава богу, началось!

Снаряды рвались в городе, на горе и за горой. Генерал, радостный, обращаясь к англичанам, сказал:

— Великолепно!

Он крепко пожал руки офицерам.

Багровые лучи солнца разрезали на клинья дымный туман, окрашивая его в рыжие тона. Всюду дышало пожаром, кое-где по городу вставали дрожащие языки огня. С моря тянуло солоноватой прохладой. День, наполненный ружейными залпами, орудийным грохотом, близился к концу.

Вокруг города толпились белогвардейцы. Офицеры болтали между собой:

— Это иностранцы, братец ты мой! Они не любят болтать. Ишь как чешут! Ай-яй, молодцы! У этих-то и надо нам, русским, поучиться.

— Англичане — крепкий народ. Сказано — стало быть, сделано. У них порядок. Они умеют держать в руках.

— Верно, братец ты мой, этот народ хозяин своего слова.

Генерал Губатов находился со штабом и английскими офицерами за стенами мельницы, прячась там от залетавших осколков. Тут же был штаб карательной экспедиции ротмистра Мултыха. Генерал, услышав жалобные вопли, спросил у английского офицера:

— Слышите?

— Да, слышим.

Тогда Губатов обратился к Мултыху:

— Вы слышите, ротмистр?

— Слышу, слышу, как же.

— Допекли, горячо стало проклятым разбойникам.

— Так точно, ваше превосходительство, допекли, и есть чем допечь, — ухмыльнулся Мултых.

Вскоре бомбардировка оборвалась. Гул затих, но крики и стоны усилились. С колокольни собора застучали сначала один, потом два пулемета сразу. Они обстреливали рабочих и партизан, которые перебежками по дымящимся улицам стремились к окраинам города с целью укрепить их и там отбиться от атак ожидающегося нового английского десанта.

4

В Аджимушкайских каменоломнях ждали освобождения. Подземелье чернело в гнетущей тищине.

В длинных мрачных галереях дрожали маленькие язычки красных огоньков. Запах разлагающихся трупов людей и лошадей насыщал воздух.

Казалось, придавленное мраком, здесь все живое умерло. Изредка сквозь глухую тишину прорывались отдаленные странные звуки. Это из тьмы, из глубины сырого тупика, доносился стон раненых, умиравших от ран и голода, а из другого, противоположного тупика слышался плач старух, малых детей и матерей.

Партизаны и все жители подземелий, которые могли еще двигаться, сосредоточились у выхода и целый день прислушивались к гулу орудий, ожидая победы и спасения.

К раненому члену Военно-революционного штаба Коврову, оставшемуся в каменоломнях для руководства, подошел худой бледный Ставридин, у которого на голове вместо бескозырки была повязана грязная, продубленная кровью тряпка. Матрос тихо доложил Коврову, что у захода поймали двух белогвардейских часовых, заявивших при допросе, что будто бы весь город в руках красных партизан и восставших рабочих и что все войска белых за городом. Ковров радостно воскликнул:

— Товарищи, дело идет! Победа близится.

Глубокое, напряженное молчание было нарушено. Всем бессильно лежавшим захотелось подняться, подбежать к Коврову и узнать подробности.

— Потерпим, товарищи, скоро будем свободны… Вот, вот она, свобода, близится…

Ковров дрожал от волнения. Он обошел заходы и расставил боеспособных людей. Решил во что бы то ни стало сделать вылазку, завязать бой с белыми, оставшимися для охраны каменоломен, этим отвлечь внимание войск противника и ослабить его фронт в городе.

— Товарищи, сейчас вылазку начнем, — сказал Ковров, — Приготовиться!

Усталые, обросшие, худые и черные люди окружили его.

Все молчали.

В дыру разрушенного захода смотрело голубое небо. На горизонте оно врастало в волны колосившихся высоких хлебов. Хотелось жадно пить аромат зелени, хотелось купаться в этом ласкающем голубом воздухе…

После краткого совещания с командирами Ковров отдал приказ выступать. Из пятнадцати заходов сразу началась вылазка. Грянуло «ура». Оно глухо вырвалось из черных ртов подземелья. Затрещали выстрелы. У многих заходов стояли женщины, старики, дети. Они тоже кричали «ура». Стрельба и крики смешались.

Из одного захода вылезла маленькая цепочка партизан, нестройно бросилась в атаку и тут же распласталась на земле. Одновременно, под командой самого Коврова, выползла из другого захода вторая, более густая цепь.

Охрана белых, оставленная у каменоломен, испугалась многоголосого нечеловеческого крика. Ей показалось, что наступают тысячи людей. Будучи уже деморализованы восстанием в городе, белые без схватки отступили к полотну железной дороги и там залегли.

Ошибка была скоро замечена белыми, и к Аджимушкайским каменоломням бросилась кавалерия. Партизаны в городе тоже видели эту вылазку, наблюдая за ней с горы Митридат, но помочь не могли.

Крики и трескотня выстрелов оборвались. Удар орудия встряхнул воздух. Снаряд упал в деревне. Через несколько минут с моря английский миноносец открыл частую стрельбу. Шрапнель рвалась в деревне и но заходам каменоломен. Партизаны быстро отступили в подземелье…

Стрельба длилась около двух часов. Партизаны вновь спустились с галереи и молча, прислушиваясь, ждали вестей из города. Они ни на минуту не теряли надежды, что вот-вот появятся из города партизаны и освободят их, дав возможность вновь перейти в наступление.

Часовые в небольшое отверстие захода рассматривали деревушку, залитую огнем. Там валялись с корнем вывороченные деревья, у беленьких домиков редко на каком осталась крыша, а иные превратились в развалины. Кругом торчали обугленные балки. Партизаны с трудом узнавали в этих грудах щебня свои прежние жилища.

5

Генерал Губатов отдал приказ последним резервам, находящимся в