Томаса передернуло от отвращения. На этот богопротивныйкамень для дьявольских жертвоприношений, наверняка человеческих, поставитьсвятую чашу?

Он остановился, немеющими пальцами взялся за мешок. Веревкабыла затянута так туго, что едва не обломал ногти. Вокруг стукали головами,заглядывали, сопели, дышали луком и мясом. Нетерпеливо вздыхали, подавалисоветы.

Сэр Эдвин наконец сказал в нетерпении:

— Дай я развяжу!

Калика подал нож.

— На!.. Все равно не носить тебе чашу больше.

Томас с неудовольствием разрезал ремешок: жалко хорошую вещьпортить, служила всю дорогу. Все не отводили взоров, когда он запустил руку вмешок, пошарил, будто ловил крупную улитку.

На миг Яре почудилось, что сейчас он вытащит пустую руку:слишком странным было лицо Томаса. Но в следующее мгновение яркий блистающийсвет озарил его лицо!

Общий вздох изумления раздался под сводами Стоунхенджа.Томас вскинул чашу — полыхающую чистым светом, настолько чистым, что дажепервый снег показался бы рядом с нею дегтем. Сумерки за кругом света сталичернее самой черной ночи.

— Скажи что-нибудь, — попросил сэр Торвальдхриплым от волнения голосом, — Это же великий миг!

— У англов есть будущее, — сказал сэрЭдвин. — Скажи что-нибудь, Томас.

Томас беспомощно переступил с ноги на ногу. В их войске былсвященник, мог говорить часами так, что даже старые воины заливались слезами ишумно утирали сопли. Но сюда его не затащить, ведь Святой Грааль принес не вхрам святого Дункана, а в страшное место демонов...

— Да ладно, — сказал он досадливо, чувствуястранную пустоту и жалость, словно бы без той горы, что давила на плечи, будетчувствовать себя не человеком, а так, простолюдином. — Дело сделано, чегоеще?

Он начал опускать чашу на плиту, что призывно светиласьнавстречу. Все глаза были прикованы к его руке, никто не заметил, как из-закаменных колонн неслышно вышли темные фигуры с арбалетами. Они взяли Томаса наприцел, а сзади появились еще четверо в плащах, капюшоны надвинуты на лоб.

— Не двигаться!

Голос был настолько властный, привыкший повелевать, в нембыло столько нечеловеческой мощи, что рука Томаса застыла в воздухе. Онпохолодел, смотрел беспомощно, как из тьмы в освещенный круг выходят четверонезнакомцев. От них излучалась мощь, движения их были неторопливы, но исполненывластности.

Оказавшись в кругу света, передний откинул капюшон. Он былстар, худ, запавшие глаза смотрели в упор, бледные бескровные губы плотносжаты. Глубокие морщины, похожие на шрамы, избороздили лицо. Голос был силен,не терпящим прекословия, но в нем теперь была и насмешка:

— Все-таки донесли!.. Правда, мы помогали изо всех сил.

Томас не нашелся, что ответить так сразу, он пристальновсматривался в четвертых, а калика выступил вперед, кивнул.

— Спасибо за деньги. Пригодились.

— Да и не только деньги... Вы получили кое-что еще.

— И это пригодилось, — ответил каликакротко. — Ты и есть нынешний Глава Семи Тайных? Думай, что делаешь. Иначене долго тебе им быть.

Человек окинул его брезгливым взором, повернулся к Томасу.Голос его был исполнен нечеловеческой мощи:

— Меня зовут Аслан Маздон. Я повелеваю силами, окоторых вы уже слышали. Теперь вы можете отдать мне чашу, а я обещаю не мститьвам. Вы уже достаточно знаете о нас, чтобы поверить. Месть нам несвойственна,как и бессмысленная жестокость. Мы вообще не любим убивать... безнеобходимости.

Один из четверых резко сбросил капюшон. На Томаса глянулоперекошенное яростью лицо короля. Губы тряслись, глаза вылезали из орбит.

— Целыми?.. Я оказал вам, проклятым колдунам, свое высочайшеепокровительство, я дал помощь... в ответ на услуги, а вы — отпустить? Да ни зачто! Он будет казнен страшной смертью! Я сам его убью! Он виновен в гибелимоего единственного сына!

Томас гордо выпрямился.

— Я на турнире дрался честно. А как дрался он, сейчасотвечает уже в аду.

Маздон, глаза Тайных, поморщился.

— Здесь повелеваю я. Тебе мало, что мы сделали тебякоролем? И ты будешь королем до скончания твоих дней. А здоровье и долгую жизньтебе обеспечим.

Король трясся от ярости. Он хватался за меч, но его жетелохранители удержали его за руки, явно страшась больше Тайного, чем своеговладыку.

— Ага, — сказал Томас, — мы толькоповернемся, как нас изрубят на куски!

— Ты можешь спросить своего друга в лохмотьях, —предложил Маздон спокойно. — Он знает, что мы не любим тратить зрячеловеческий материал. Ведь у нас нет злобы к вам, нет ненависти.

Томас смотрел исподлобья. Когда ненависть — понятно, а когдау противника ее нет, то это еще страшнее. Словно бьется с горной лавиной,ураганом или молнией, что бьет во все, что поднимает голову.

— Не ищи ветра в Стоунхендже, — сказал онпредостерегающе, — костей не соберешь!

А калика тихим печальным голосом, в котором чувствоваласьбезмерная усталость, произнес:

— Отыди, прошу тебя. Отыди, и не сотворишь зла.

Маздон смотрел напряженно, глаза были острые.

— Несмотря на все твои личины, всю твою скрытность,тебя раскусили. Я знаю, кто ты. Ты тот Великий Изгой, который не нашел себеместа в нашей цивилизации. Ты теперь вне ее... В старых архивах есть обрывкивоспоминаний о тебе, но только обрывки, их кто-то старательно уничтожал. Нокое-что уже знаем. Ты опустился, посмотри на себя сам, ты начинал идти по однойдороге, затем оставлял ее и шел по другой, и так вот уже много раз. Ты болен,потому ты и сбежал, ибо мы искореняем любую болезнь.

Олег покачал головой.

— А ты безнадежен. Потому чашу я вам не отдам.

Маздон насторожился, а темные фигуры придвинулись так, чтосвет заблестел на металлических частях арбалетов.

— Я слышал, хотя в это не очень верю, что ты был великиммагом. Но для магов в этом мире уже нет места, к тому же за века бродяжничестваты растерял все умение мага, ибо в магии надо постоянно упражняться! Но самоеглавное — твои принципы запрещают пользоваться магией!

Раздался общий вздох. Томас похолодел: проклятый враг зналвсе о его друге, чьи рыцарские принципы запрещали вытаскивать из ноженблистающее лезвие магии.

Олег сказал тихо:

— Принципы — святое дело. Но если понадобится, я всостоянии ее применить.

Маздон с победным видом оскалил зубы.

— Ты в состоянии сделать многое: убить, ограбить,предать, отравить... Но ты же этого не делаешь? Принципы культуры не позволяют?