При этом Горсею часто казалось, что этот гостеприимный,добродушный и дружелюбный человек не просто радуется интересному и полезномузнакомству (Годунов успешно вкладывал деньги в иноземную торговлю и умудрялсяиметь долю прибыли в английских торговых домах для себя лично, а не только длягосударя московского), но и преследует еще какие-то свои, пока еще загадочныецели.

Да Бог с ним. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, иГорсею когда-нибудь удастся выяснить, что за сила движет Годуновым. А пока онискал у боярина поддержку против государева сына Ивана: ведь старший царевичбыл всеми силами против заморского сватовства и видеть не мог англичан, ккоторым прежде был весьма расположен!

– Конечно, протест принца Иоанна вполне понятен, – говорилГорсей, развалясь в необычайно удобном кресле в большой приемной палате домаГодунова (по слухам, это кресло было доставлено сюда из разгромленного жилищалекаря Бомелия, да и многие предметы роскошного обихода бывшего архиятераоказались здесь!) и омачивая губы в сладкой-пресладкой вишневой наливке,которую бесподобно приготовляла супруга Годунова, Марья Григорьевна. – Ведь этоособое наследство для Мэри Гастингс, упомянутое в письме царя к нашей королеве,может означать все, что угодно, вплоть до наследования престола. А это крахвсем честолюбивым устремлениям принца!

– Ну что ты, сударь мой, – чуть улыбнулся Годунов. – Думаю,царь предполагает выдать обычный удел своей супруге, буде она останется вдовой.В самом деле – не в монастырь же ее запирать, как у нас ведется. Хоть иставится государем условие, чтобы она перешла в греческую веру, а все жеангличанка англичанкой и останется. Что касается возможного потомства…

– Вы полагаете, сэр, царь может в этом случае пересмотретьвопрос о престолонаследии? – взволнованно спросил Горсей.

Годунов задумчиво поиграл бровями. Глаза его были настолькочерны, глубоки и бархатны, что прочесть что-нибудь в них было совершенноневозможно – во всяком случае, Горсею это никогда не удавалось сделать.

– На Руси, тем паче – при дворе нашего монарха возможно все,– сказал с улыбкой Борис Федорович. – Меньше всего я хотел бы, чтобы эти словамои стали каким-то образом ведомы царевичу Ивану, однако мне достоверноизвестно, что он опасается соперничества со всякой стороны. Ищет опасность дажетам, где ее нет. – Годунов слегка усмехнулся. – Ну разве можно видетьвозможного соперника в лице Федора Ивановича? Однако он очень ревниво относитсяко всякому доброму слову, которое скажет отец младшему сыну. Я уже не говорю оне зачатых еще детях нашей нынешней царицы и Марии Гастингс! Опасаться их –просто смешно. Однако царевич – прекрасный шахматист, он привык просчитыватьсвои действия на несколько шагов вперед, вот и подстилает соломки на всехопасных местах, где только может упасть.

Горсей владел русским языком очень прилично, однако емупотребовалось немалое время, чтобы проникнуть в смысл сего витиеватоговыражения.

– У вас, сэр, – промолвил наконец Горсей, – имеютсяоснования делать такие выводы?

– Какие выводы? – прищурился Борис Федорович.

– Я имею в виду намерение царевича любыми путями обеспечитьза собой… – начал было Горсей – и тут же заметил, как заблестели обычно матовыеглаза Годунова.

Англичанин осекся, вовремя спохватившись, что чуть было несморозил величайшую и весьма опасную глупость.

– Простите, я, очевидно, не совсем понял смысл ваших слов.Русский язык все еще представляет для меня большую трудность.

Годунов снисходительно улыбался:

– Ну что ты, сударь. Я могу только завидовать легкости, скоей ты беседуешь по-нашему. Ах, если бы я мог так же свободно владеть твоимязыком!

– Тут очень много означает непрерывное общение, – со знаниемдела сообщил Горсей. – Если бы вы, дорогой сэр, очутились в Англии, где никтовокруг вас не говорил бы по-русски, вы, с вашими способностями, в два счетавпитали бы в себя нашу речь, подобно тому, как иссушенная зноем земля впитываетвлагу.

На самом деле он вовсе не был такого уж высокого мнения оспособностях Годунова к иностранным языкам. Но сейчас надо было что-тоговорить, непременно говорить, а лесть – лучший предлог, чтобы отвлечь вниманиеот скользкой дорожки, на которую чуть было не ступил Горсей. И как толькопозволили приличия, он откланялся, весьма недовольный собой.

Годунов проводил гостя до порога с непроницаемой радушнойулыбкою, однако стоило Горсею удалиться, как она сменилась мальчишескойухмылкой до ушей. Уж кто-кто, а он был собою доволен до чрезвычайности! И хотьпрекрасно понимал, что надо быть осторожным, втихомолку пожалел, что ушлыйангличанин так быстро спохватился и не удалось продолжить разговор. Нет,Годунов, конечно, ничего не сказал бы, он ведь не безумец… А между тем у негобыло что сказать в ответ на вопрос: в самом ли деле царевич-наследник идет навсе, чтобы обеспечить за собой престол любыми путями?

Еще как идет! И даже больше, чем на все!

* * *

Несколько дней назад верные Годунову люди донесли ему, что царевичавидели поздней ночью на половине молодой государыни. Борис изумился было, новсе же приказал своему человеку следить за покоями царицы – просто так, навсякий случай, по старинной привычке «тыкать слегою в болотину». Однако первыйже вечер слежки принес такую неожиданность, от которой Борис до сих пор не могоправиться.

Когда Ефимка Поляков, от волнения горбясь сильнее обычного,путаясь в словах и задыхаясь, нашептал ему, как царевич слюбился с молодойгосударыней, Годунов заставил верного соглядатая поклясться пред иконою, что нелжет. И пока Ефимка бился лбом об пол, бормоча: «Да развались моя утроба натысячу частей, да лопни мои глаза, ежели лгу!», Борис вспоминал, каким страннымвзглядом следил тысяцкий Иван за красавицей-невестой на отцовой свадьбе.

Вот те на! А он-то решил, будто царевич возненавидел молодуюмачеху! Получается, совсем наоборот!