Иван Иванович дернулся было, пытаясь схватить письмо состола, однако Богдан Бельский удержал его чуть заметным движением руки. Иваноткинулся на спинку кресла, усмехнулся. Ну что ж, отца можно понять… Чернилазаливали не что-нибудь, а собственноручное письмо Стефана Батория, пришедшеенынче же, и в этом письме были такие кусательные слова, что невольно наводилина память князя Курбского с его «лесфимией и еллинской бранью».

«Ты – не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города,начиная от старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому, какпредок твой предательски жителей этого же города перемучил, изгубил и взял вневолю, – гневно писал Баторий, недавно после горячей осады отошедший от Псковаи имевший в виду борьбу Ивана Васильевича III с псковской вольницей. – Где твойбрат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил! Ты не государь своему народу,а палач, ты привык повелевать над подданными, как над скотами, а не так, какнад людьми!.. Ты довольно познал нашу силу; даст Бог, почувствуешь еще! Тыдумаешь: везде так управляются, как в Москве? Каждый король христианский, припомазании на царство, должен присягать в том, что будет управлять не безразума, как ты…»

И все прочее не лучше. Наглое, отвратительное послание! Ихуже всего, что этот самый Стефан, который еще три года назад, едва взойдя напольский престол, нижайше просил у Москвы мира, чтобы задавить восставшийДанциг, нынче имел все основания смотреть на московского царя свысока. Удачапеременчива, а военная удача – в особенности! Колесница ливонской войнызамедлила свой бег, а потом вдруг и вовсе развернулась – и бешено несласьтеперь в обратную сторону, подминая под себя силы русских. Баторий взял Полоцки крепость Сокол, а вскоре и огромное пространство, включая Великие Луки иЗаволочье. Литовские отряды подходили к Холму, сожгли Старую Русу, шведызахватили Кекгольм, потом Нарву.

Русь устала сражаться… Государь был отчасти прав, когдаобвинял воевод в измене и расхлябанности. Невозможно было постоянно находитьсяв состоянии того напряжения, которого он требовал от своих полководцев. Так,крепость Венден Баторию удалось захватить лишь потому, что воевода князьКуракин напился пьяным, а глядя на него, немедленно загуляла и вся рать.Куракина по государеву приказу раздели донага, бросили в телегу и засекли досмерти шестью проволочными кнутами, которые искромсали его тело в лохмотья.

– Мало, мало им, мало! – бормотал государь, глядя, какисчезают оскорбительные строки Баториева письма. – Думаете, почему псковичи неподдались, стояли против поляка насмерть? Помнили руку мою, помнили гнев мой!

Осада Пскова и правда кончилась неудачно для Батория, однакоцарь видел здесь не доблесть воеводы Ивана Петровича Шуйского, а страхпсковичей перед возможной карою. Воспоминания о новгородском полновесном ипсковском половинном погромах десятилетней давности еще были свежи в памятижителей этих городов. Рука московского царя казалась такой длинной, а гнев его– таким ужасающим, что никакая сила, никакие поляки, сдайся им Псков, не моглибы от него защитить. Древний город предпочел отличиться перед старымнемилосердным хозяином и заслужить его одобрение, нежели предаться новому.

Но неудача с Псковом не остановила Батория. Поспешныепопытки Москвы заключить перемирие на пристойных условиях успеха не имели –Баторий требовал назад Ливонию. Положение было тяжкое, настолько тяжкое, чтоцарь еще сильнее постарел и стал раздражен так, что, казалось, самая малостьмогла теперь вывести его из себя и погрузить в пучину безумия. Поэтому тричеловека, сидящие сейчас в его приемной палате, были немало удивлены, когдабесстыжее послание Батория оказалось всего лишь залито чернилами, а неискромсано в клочки. Но при одинаковом удивлении все трое испытывали разныечувства.

Богдан Бельский радовался, что государю удалось утихомиритьсвой гнев. Припадки ярости надолго выводили его из себя, а сейчас было не времяоставлять государственные дела без присмотра: из Рима пришло донесение от дьякаШевригина, посланного просить у римского папы посредничества в переговорах скатолической Польшей. Дьяк сообщал, что Григорий XIII со вниманием отнесся кпросьбе царя московского. Римской курии выгодно было помирить Россию с Польшейи привлечь русских к союзу христианских государств против ислама. Другое дело,что римская курия рассчитывала, что создание такого союза повлечет за собоюединение религиозное… Папа намерен послать в Москву знаменитого в Римебогослова, иезуита Поссевина, и Шевригин предуведомлял, что сего велеречивогословоблуда следует весьма опасаться, ибо он подобен воде, которая норовитзатечь в любую, самомалейшую щель, а также ржавчине, которая разъедает все,чего коснется. О письме Шевригина государь пока не знал, и Бельский хотел,чтобы неприятная беседа поскорее закончилась, чтобы можно было перейти к делам.

Совсем не того желал царевич Иван. Передав послание Батория,он именно и рассчитывал довести отца до безумства. Он прекрасно зналнеобузданность своего родителя, а кое-какие слова, оброненные в свое время подпыткою злополучным Бомелием, давали ему надежду на скорое освобождение от егогнета. Однако выполнение этих надежд что-то затягивалось… Да, проявленияглубокой душевной болезни, разъедавшей отравленного царя, случались все чаще,однако же дело никак не шло к концу. Государь приходил как бы в безумие, нагубах его выступала пена, он бился в падучей, однако… снова и снова приходил всебя. Видимо, Бомелий что-то не рассчитал, и вместо того, чтобы загнатьгосударя в могилу, лишь изуродовал его духовно. Это немало раздражало царевича,который полагал, что давно пришло его время получить государство в свои руки,батюшка зажился не в меру, и каково жалко-то, что еще в незапамятные временасгинул старинный обычай лобанить стариков, дабы освободить дорогу молодым. Все,что принадлежит его отцу, должно уже давно перейти к сыну, раздраженно думалцаревич. Не в силах сдержать нетерпение и желая хоть что-то отцовскоезаполучить в свои загребущие руки, он совратил эту тихую, молчаливую,несчастную красавицу – свою мачеху, которую несколько месяцев выслеживал иподстерегал, как зверь – добычу. Не ее тело, тем паче сердце были нужны Ивану.Он восторжествовал над отцом один раз – и теперь жаждал нового торжества!

Но, похоже, чертовы чернила, уничтожив письмо, залили и гневотцов, подобно тому, как вода заливает огонь. Не повезло…

«Не повезло, – угрюмо думал и Борис Годунов, отирая пот солба: сегодня ему было особенно жарко. – Да он что, окончательно обезумел?Неужто его мозги свернулись от того зелья, которым услужливо потчуют егоангличане, переняв уроки незабвенного Бомелия? Однако ведь Френчем уверял меня,что ртуть, входящая в состав приготовляемых им снадобий, прежде всегоуничтожает тело… Мне еще нужен его разум, мне нужно, чтобы он сообразил:старший сын недостоин быть наследником и получить в удел целое государство! Мненужно, чтобы завещание было изменено! Но если он не способен сложить два идва…»