Озеро! Это озеро, которое, как говорят, стало могилой длямножества жертв, замученных в подвалах Александровой слободы! Марьюшка ничеготолком не знала об этих людях, но одно имя сейчас вспыхнуло перед ее мысленнымвзором, словно было начертано огненными буквами на затянутой зеленым сукномстене опочивальни.

«Мене, текел, фарес!»[105] – прочел царь Валтасар. «МарьяДолгорукая!» – прочла Марья Нагая. И ноги ее подкосились…

… Наутро после свадьбы с Долгорукой государь не отправился,по обычаю, в мыленку с молодой женой, а, хмурый и молчаливый, пошел в приемнуюпалату. Но никто не явился с докладами – не ждали бояре, что прямо с брачноголожа царь ринется заниматься делами. Не обнаружив привычного скопления людей,царь помрачнел еще больше. Ушел в свои покои – и почти тут же по дворцуразнеслась весть: царь с молодой женой уезжают в Александрову слободунемедленно! Этому никто особенно не удивился – государь и так в последнее времязасиделся в Москве. Бояре и ближние государевы люди тоже приказывали закладыватьконей и мчаться по санному следу в слободу.

Марья Долгорукая тоже вышла из опочивальни грустная и дажезаплаканная, однако в дороге развеялась и теперь с любопытством оглядывалась:не боясь морозного дня, по обочинам дороги стоял народ, чествуя царя с молодойженой. Однако государя, по всему видно, это не больно-то радовало, онпо-прежнему был мрачнее тучи, и Богдан Бельский, скакавший справа от повозки,подумал, что, похоже, молодая чем-то не угодила мужу.

Он и представить себе не мог, в чем дело!

Вот и слобода. Возки въехали в дворцовую ограду иостановились у крыльца. Грозный что-то шепнул Бельскому и, не обращая вниманияна царицу, скрылся во дворце. Марья шла за ним, испуганная и обиженная, апобледневший Богдан Яковлевич передал дворне непонятное царево приказание:вырубить на еще не совсем окрепшем покрове озера огромную полынью.

Рыбу царь собрался ловить на второй день после венчания, чтоли? Десятки недоумевающих людей с пешнями и ломами вышли на лед и принялисьоткалывать мелкое, сверкающее крошево. Впрочем, причудам государя давно ужеперестали дивиться.

Уже близились сумерки, когда примерно треть пруда былаочищена ото льда, и наблюдавший за работами Богдан Бельский велел всемдолбильщикам уходить. Пешая и конная стража окружила пруд, однако за их спинамитолпилось множество любопытных. Всех изумляли размеры полыньи. Что ж за рыбищагигантская завелась в озере, что ее надо будет тягать сквозь такую полыньищу?Не иначе, сама чудо-юдо рыба-кит неведомым путем заплыла сюда из своего моря-окияна!А как же государь ее тягать станет? На уду либо сеткою? Один или с помощниками?Над толпой народа, обменивавшегося шуточками, курился парок. Курилась иполынья, возле которой, на берегу, поставили просторное кресло. Однако оно покачто оставалось пустым.

Уже почти стемнело, когда собравшийся люд дождался потехи.Распахнулись ворота дворца, и оттуда показалось странное шествие. Впереди шелсам царь. За ним тащились пошевни, на которых лежала молодая царица. Она то лиспала непробудным сном, то ли была без памяти, однако сразу было заметно, чтотело ее привязано к саням веревками.

Иван Васильевич повернулся к собравшимся, и люди, видевшиеего еще днем, поразились, как состарилось и почернело за эти несколько часовего лицо.

– Православные! – крикнул он нетвердым голосом, с трудомвыговаривая слова. – Нигде на невест такого обманства нету, яко в Московскомгосударстве! Долгоруковы-изменники обманули своего государя, повенчали накняжне Марье, а она не соблюла себя в девстве, мне же о том ведомо не было. Такпусть свершится над ней воля Божия!

Лошадь, подхлестываемая со всех сторон, дотащилась до краяполыньи и встала, упираясь.

– Отпрягите ее, – велел Иван Васильевич, страдальческиморщась. – За что губить тварь безвинную…

Конягу выпрягли и отвели подальше, а потом стражники молча иделовито, без лишних разговоров, столкнули пошевни с привязанной к ним Марьей вполынью.

Собравшиеся обмерли. Кое-кто начал снимать шапки икреститься, заголосила какая-то баба, но остальные стояли молча и недвижимо,словно не верили случившемуся. Все зачарованно глядели в полынью, где ходилаволна и клубились пузыри.

Наконец вода успокоилась. Царь снял шапку, перекрестился:

– Вот и свершилась воля Божия! – поклонился народу и, необмолвившись более ни словом, побрел во дворец.

Вечером того же дня состоялась заупокойная служба, которуювел сам царь, – совсем как в старые времена опричнины.

На другой день прибыл гонец из Москвы с вестью, что князьПетр Долгорукий, за которым пришла стража, был найден мертвым на пороге своегодома: заколотым. Никто не знал, то ли сам Петр покончил с собой от страха, толи настигла его грозная месть.

Конечно, ничего особенного в самой обиде и злобе государевойне было: извека ведется, что на родителей обгулявшихся невест надевают хомут ис позором гоняют по улицам, а саму молодую бьют до тех пор, пока тело несделается черным, будто земля. Священник заставляет ее трижды проползти вокругцеркви на коленях, чтобы хоть как-то искупить неискупимый грех. В самомубийстве своей тезки Марья Нагая, если совсем честно признаться, не виделаничего особенного: муж властен в жизни и смерти жены своей. Однако утопить возере… в том самом озере, где ловят рыбу жители Александровой слободы!

Конечно, к царскому столу всякую сорную мелочь не подавали,осетрину и стерлядку везли с Волги, иногда из самой Астрахани, а если приходиложелание отведать карасей в сметане, ходили за ними по лесным мелководнымозеркам, однако сейчас Марьюшка не могла думать здраво: ей чудилось, будтонынче же на ужин она ела рыбу, выловленную в страшном озере, – рыбу,разжиревшую на человеческой плоти.

И вот сейчас те люди, что толпятся за дверью, ворвутся в ееопочивальню, навалятся, скрутят… но увезут не в монастырь. Плеснет в ночитемная, маслянистая вода озера, всплывет на поверхность несколько пузырей, ачерез месяц-другой новая царица, новая утеха Грозного, будет есть на ужинжирную рыбку, объедавшую плоть с костей бывшей государыни Марьи Нагой!