Любимая говорила с кем-то. Кто-то что-то ей верещал. Женскиедела. Вздор. А что, если во время разговора начать свою очередную – простименя, моя любовь, – очередную нежную атаку?

– Нет-нет, я не мешаю тебе, продолжай разговор, толькочуть-чуть повернись вот так, только чуть-чуть вот так… продолжай разговаривать…

Он наслаждался реальным ощущением жизни, а она продолжаларазговаривать по телефону и хмурила брови. Чего она хмурится?

– Нет, это невозможно, – говорила она. – Оба?В один день?

– Но это немыслимо! – говорила она. – Оба и водин день?!

– Ужас какой-то! – говорила она. – Не могуповерить…

Тут у нее начали сокращаться матка и стенки влагалища, онатихонько застонала и выронила трубку.

И все время, пока сокращались налитые кровью органы, покаисторгалась секреция, красная трубка с эбонитовым наушником верещала детскимголоском-чиполлино:

– Да-да… представляешь… оба и в один день… оба и в одиндень…

И вдруг он догадался – его обманывают! Опять ложь! Опятьпаутина лжи! Он вырвался, не вкусив нескольких последних, самых сладких секунд,и зашагал по комнате, босиком по мягкому ковру и, наконец-то, резко повернулсяк окну, к этому дикому глазу!

– Кто эти оба? Что с ними?

Глаз был как глаз: белок, зрачок, сеть кровеносных сосудов,полное отсутствие мысли, чувства, идеи, души – словом, нормальный глаз.

– Почему ты не отвечаешь? Что случилось с парнями?

Она приподнялась на локте. Маленькие груди ее, так сильно имизмученные, свесились в сторону, словно зверушки. Она вся была мокрая и оченьмолодая, несмотря на свой возраст.

– О ком ты, милый? Я не понимаю. Какие оба?

Он заметил – палец ее нажал рычажок, и в трубке теперь пелдобрый, но занудливый чехословацкий комарик. Ловушка лжи захлопнулась!

– Опять ты скрываешь от меня истину! Скажи мне прямо,что с ними случилось, с теми учеными, с теми двумя? Они умерли? Загнулись? Несчитай меня за дурака!

– Не надо! – отчаянно завизжала она. –Прекрати! Не надо об этом! Все это ерунда! Люби меня, люби, люби!

– А вот истерика – это лишнее, – спокойно тутсказал он. – Ложь никогда не спасает и не приносит добра. Правда – вотединственное наше оружие!

У него давно уже созрел план, но только сейчас, когда онаотвернулась в рыданиях, он смог его осуществить. Он сунул за пазуху вожделеннуюштучку, красненький телефончик, ножницами быстро отхватил шнур, сильноразбежался, оттолкнулся обеими ногами и, как в воду, головой вперед, или вниз,или вверх, прыгнул в глаз.

Легко пройдя сквозь глаз, он оказался в безвоздушном, новполне пригодном для кувыркания пространстве. Он ожидал увидеть бездну, ноощущения бездны не возникло, хотя конца и краю этому пространству видно не было,и все оно, это пространство, было составлено из неисчислимого множества черныхневидимых частиц, а если какая-нибудь частица выделялась из этого невидимогомножества, то это могло означать только одно – эта частица подобна тебе, и высближаетесь. Да, они сближались с Патриком Тандерджетом.

Добрый старый Пат, как долго я тебя не видел! Где последнийраз? Когда? Кто ты в общем-то такой?

Он тоже был без штанов, и все его хозяйство держалось чутьсбоку, ибо в пространстве этом, естественно, царила невесомость.

Слабая улыбка появилась на наших лицах, когда мы сблизились.Жалкие подобия воспоминаний посетили нас. В памяти возникало лишь что-тонизменное, какие-то гнусные детали, по которым обычно люди не вспоминают другдруга: унитаз, пьяный стол с размокшими окурками, какая-то постыдная гонка, толи бегство, то ли преследование, мелькающие во мраке ряшки, чушки, хари,собачье чувство за пазухой, то ли страх, то ли, наоборот, сознание своейнеудержимой и хамской мощи… как вдруг…

Как вдруг вспомнилось нечто истинное, нечто тревожное иродное: ночь, крыльцо старого «Наца», поземка широким фронтом идет по Манежной…

– Да мы же на Луну летим! Разве не понимаешь?!

Тогда мы увидели огромную серебристую тарелку, и все сталона свои места, мы обрели верх и низ, тарелка закрыла половину нашегопространства, мы вошли в зону притяжения и стали падать на полянку среди острыхи невысоких лунных гор.

Прилунившись, мы увидели перед собой в коричневой и чутьотсвечивающей пыли бетонный безжизненный блок непонятного назначения. Оглянувшись,мы увидели тот же блок. К чему уж хитрить – он окружал нас со всех сторон. Дваэтажа длинных балконов тянулись вдоль блока, красная полоска лозунга лепиласьмежду ними. Над краем блока в черном космосе там и сям стояли пики лунных гор,похожие на корни зубов, а в одном месте виднелся влажный бордовый склон – как ядогадался, моя собственная печень.

Патрик, оказывается, за время нашей разлуки освоил техникуречи глухонемых. С ухмылочкой он что-то шурудил своими пальцами, как быобъясняя мне все, что нас окружало и что нас ждет, будто бы он полностью «вкурсе дела». Он как бы предупреждал меня об опасности.

– Вздор! – сказал я ему в украденный телефончик,который сейчас висел передо мною в невесомости. – Не валяй дурака, старыйдружище! Кого нам здесь бояться? Ясно, что форт этот построен тысячу лет назадкитайскими марксистами. Ясно, что все они вымерли. Здесь нет никого!

И тут же мы услышали гулкий голос:

– Ну, здравствуйте! Садитесь и рассказывайте. Что икак?

Убиенный оживлением подполковник в отставке Чепцов медленно,словно вождь тоталитарной нации, двигался по второму этажу лунного блока. Онявно старалася произвести АВТОРИТЕТНОЕ впечатление. Быть может, на англичантакая манера еще и действует, но мы-то, рашены средних лет, достаточно этогонахлебались, и хочется такому деятелю дать только хорошего «пенделя под сраку»,как говорили когда-то мужики-пивники в «Мужском клубе».

– Ха-ха, – сказал мне тут мой зарубежный друг,хрустя своими пальцами, пощелкивая себя по горлу, выпучивая глаза и высовываяязык. – Вы, русские, – инертный и туповатый пипл, завороженный роевыминстинктом. Мы, свободные кельто-нормано-англо-саксо-американы, давно ужепоперли такую администрацию.

Вдруг Чепцов повел себя самым неожиданным образом. Поравнявшисьс нами, он сбросил с себя личину мрачноватого бонзы и перевесился с балкона,будто веселенький старенький кирюха-сторож, весь морщинками пошел отудовольствия встречи с земляками.