фронтальная атака на нас, теперь она развивается с тыла, по всем углам и краям», – заявил в Политбюро председатель Объединения свободных немецких профсоюзов Гарри Тиш[55]. Критика относилась, в частности и прежде всего, к развернувшейся в Советском Союзе дискуссии о прошлом, в ходе которой не только были осуждены сталинские массовые преступления и выдвинуто требование реабилитация жертв, но и роль Советского Союза во Второй мировой войне впервые стала предметом критического обсуждения. Когда советский журнал «Спутник», который распространялся в ГДР на немецком языке и имел большой тираж, опубликовал в ноябре 1988 года статью о пакте Молотова – Риббентропа 1939 года и секретном дополнительном протоколе к нему, власти ГДР прекратили распространение журнала у себя в стране. Это была беспрецедентная мера в истории отношений между ГДР и Советским Союзом, которая ясно показала, насколько глубоким стало отчуждение между двумя социалистическими правящими партиями[56].

Еще более опасными, чем внутриполитические реформы, для правительства ГДР были глобальные политические инициативы Горбачева. Его видение «общеевропейского дома», в котором различные системы и идеологии будут жить бок о бок и конкурировать друг с другом, с одной стороны, соответствовало стремлению вытеснить из этого дома США как неевропейскую державу. С другой стороны, эта концепция, особенно в самих странах Восточного блока, воспринималась и как отказ от классовой борьбы и политического антагонизма между Востоком и Западом. ГДР явно больше не занимала особого места в картине мира советского партийного руководства, и в этом контексте сначала смутный, а затем все более явный отказ Горбачева от доктрины Брежнева восприняли в Берлине как тревожный знак – одновременно как выражение ослабевающей вовлеченности Советского Союза в ход событий в «братских странах» и как призыв к каждой из них следовать собственными путями социализма.

В сентябре 1986 года произошла прямая конфронтация. Советский писатель Евтушенко заявил по западногерманскому телевидению, что, по его мнению, не существует западногерманской литературы и восточногерманской литературы, добавив: «И я думаю, что этот великий немецкий народ, из которого вышла такая великая философия, музыка и литература, что он в будущем должен быть воссоединен». Советское правительство никак не отреагировало на это, но отреагировал Хонеккер, который расценил эти заявления как «контрреволюционную» провокацию, направленную против ГДР, и в возмущении порекомендовал советскому партийному лидеру: «Пусть эти люди выступают в Сибири, но не в Западном Берлине»[57]. Однако в восточногерманском обществе реформы и идеи Горбачева встретили одобрение. Более того, они вселяли надежду на то, что в недалеком будущем ситуация может измениться к лучшему, после того как плесень загнивающего социализма почти задушила энтузиазм и творческий дух даже в самой партии: по будням – выполнение обязательной программы, от которой невозможно уклониться, а по выходным – побег в настоящую, частную жизнь: таков был распространенный образ жизни в ГДР 1980‑х годов. Власти и партия больше не требовали от граждан активного участия. Все, что от человека требовалось, – это не бунтовать, и тогда его не трогали.

В больших городах возникли ниши контркультуры, в которых нормальная жизнь граждан ГДР воспринималась как совершенно нереальная, как притворство. В этой среде с начала 1980‑х годов стали появляться и группы политической оппозиции – изменчивые и не имеющие четких критериев членства, небольшие и зачастую едва отличимые от простого круга друзей. В целом во всей ГДР в них входило, вероятно, не более пяти тысяч человек. Как и Бирман, Хавеман, Баро и их сторонники, большинство приверженцев этих оппозиционных групп были левыми идеалистами, для которых целью была не ФРГ или Запад, а реформированная, демократическая, но все еще социалистическая ГДР. Почти все группы формировались в приходской среде лютеранской церкви, функция которой в ГДР была столь же уникальной, сколь и амбивалентной. С одной стороны, как «церковь при социализме», она заключила мир с режимом, который вознаградил ее, предоставив ей относительную автономию. С другой стороны, во многих приходских общинах она давала прибежище людям, не приспособленным к жизни, нонконформистам, юношам, отказывающимся от военной службы по соображениям совести, или просто недовольным. Большинство из них, но не все, были молодыми людьми, которые в своем габитусе и политические взглядах ориентировались на западных, особенно западногерманских, альтернативных левых.

У них были общие с ними основные политические проблемы. На первом этапе, примерно с 1980 года, здесь доминировали идеи движения за мир. Однако их требования отличались от постоянных деклараций о мире, провозглашавшихся партийным и государственным руководством, тем, что они делали упор на разоружение как на Западе, так и на Востоке. В то время как СЕПГ постоянно восхваляла западногерманское движение за мир в той мере, в какой оно протестовало против усилий НАТО по наращиванию вооружений, сторонников движения за мир в своей собственной стране она преследовала как агентов врага, а пацифизм клеймила как буржуазную идеологию. Даже значок «Мечи на орала» вызывал насилие со стороны государственных органов: полицейские срывали такой значок, пришитый к курткам или пальто, а ученики, носившие его, получали выговоры в школе – несмотря на то что на нем была изображена бронзовая скульптура советского художника, которую Советский Союз подарил ООН в 1959 году[58].

Восточногерманское движение за мир достигло своей первой кульминации в феврале 1982 года. Роберт Хавеман и берлинский пастор Райнер Эппельман повторили требования всемирного разоружения в «Берлинском воззвании», а также распространили его через западные СМИ. После временного ареста Эппельмана около 5000 человек вышли на демонстрацию за мир в Дрездене перед руинами Фрауэнкирхе, чтобы отметить годовщину разрушения Дрездена в конце Второй мировой войны. Примечательно также, что «Берлинское воззвание» включало в себя требование вывода войск великих держав из обеих частей Германии и даже поднимало вопрос о возможности воссоединения. Как и в западногерманском движении за мир, в некоторых документах восточногерманского движения можно было порой услышать общегерманские тона, особенно в Открытом письме Леониду Брежневу, написанном Робертом Хавеманом, где он требовал, чтобы «все оккупационные войска были выведены из обеих частей Германии». «Как мы, немцы, будем решать наш национальный вопрос, – это уж наше дело, и никто не должен бояться этого больше, чем ядерной войны». Обращение было подписано пастором Райнером Эппельманом и физиком Гердом Поппе, ведущими героями раннего оппозиционного движения в ГДР, а также западногерманскими симпатизантами, такими как протестантские теологи Генрих Альбертц, Гельмут Шарф и Гельмут Гольвитцер, писатели Мартин Вальзер и Вальтер Йенс и политики Ханс Ульрих Клозе (СДПГ) и Отто Шили («Зеленые»)[59].

Позже Хавеман объяснил свои соображения в интервью западногерманским тележурналистам: ввиду нависшей опасности уничтожения, противостояние между Восточным блоком и Западом было самым опасным злом, по