— В самом деле?! — воскликнула она преувеличенно громко. В её голосе теперь звучала наигранная весёлость. — В таком случае, о, моё дорогое дитя, моё дорогое, наивное, беспомощное дитя, слушай и запоминай, ибо слушать ты мне обещала. Как ты видишь, я умею побеждать в спорах, и вот я готова поспорить, да, я искренне обещаю, что где-нибудь через одну луну, самое большее — через три, в течение которых ты будешь делать, как я скажу, ты уже станешь такой же, как я, хочется тебе того или нет. Ты будешь всё время рядом со мной, ты будешь видеть и слышать такое, что сама просто физически не сможешь остаться тем, кем была. Ты не сможешь закрыть глаза и не видеть, что творят твои руки. Ты не сможешь заткнуть уши и не слышать того, что произнесут твои губы. Пройдёт время, твой разум устанет сопротивляться, и вот тогда ты увидишь, наконец, многие вещи в их истинном свете.

Девочка смотрела на неё со страхом. Лицо её медленно белело.

— Ну-ну, не печалься! — Мелисса ласково потрепала ученицу по плечу, а потом мимоходом коснулась меня, отчего в моё тело впились миллионы иголок, лишив меня возможности двигаться. — Не нужно переживать заранее, ибо это не будет так больно, как ты сейчас думаешь, — это будет гораздо, гораздо больнее... Ну, ладно, собирайся, а то у нас работа стоит.

Димеона стояла — напуганная, сжавшаяся, ссутулившаяся — дрожа, боясь до конца распрямиться, боясь поднять взгляд. В её лице не было ни кровинки.

— Что... Что ты хочешь? — спросила она хриплым от волнения голосом.

— Не волнуйся, — Мелисса смерила её с ног до головы тяжёлым оценивающим взглядом. — Могу обещать, что отныне тебе не придётся делать ничего такого, о чём впоследствии тебе не пришлось бы жалеть... А ну, повернись-ка!

Девочка подчинилась. Я глядел на её ставшие снова вдруг угловатыми движения, на согбенные плечи, на безвольно повисшие руки, на застывшее на прекрасном лице выражение обречённости, и никак не мог поверить в происходящее. Перехватив мой вопросительный взгляд, Мелисса улучила момент, когда ученица стояла к ней спиной, и вдруг улыбнулась одними губами, заговорщицки подмигнув мне.

— Хорошо, — продолжала она голосом приторно-сладким и властным одновременно. — Отныне именно такой я тебя и хочу видеть: соответствующей своему положению, почтительной и бессловесной. Только не забывай при чужих держаться легко и свободно, как я тебя учила, ты ведь помнишь?

Димеона кивнула и, судорожно сглотнув, попробовала распрямиться. Словно смертница перед казнью, подумал я.

— Сойдёт, — Мелисса стояла с прежней довольной улыбкой, глядя на девочку сверху вниз, — насколько я помнил, две женщины были приблизительно одного роста, однако сейчас наставница казалась выше ученицы как минимум на полголовы. — Теперь слушай и запоминай, поскольку дважды я повторять не намерена. Этим утром мы собираемся продолжить то, что делали вечером, с той лишь разницей, что на этот раз мы победим. (Девочка вздрогнула.) Жрецы отправятся наверх вместе с воинами, ведь все понимают, что без поддержки Фериссии им не суметь истребить всех диких жителей... Во всяком случае, это не получится сделать быстро. Ты, разумеется, тоже пойдёшь с ними — ты хорошо знаешь город, равно как и повадки диких людей, так что твои знания нам очень и очень понадобятся. В ночь перед атакой нам тоже не придётся скучать: вот-вот явится Суг, чтоб узнать насчёт ядов, с которыми он просил меня подсобить — видишь ли, не всем нравится, когда рана оставляет врагу второй шанс. Потом тебе нужно будет помочь Саю распределить жрецов на передовой, да и сам Сигаул наверняка зайдёт обсудить с нами свои гениальные планы... Можешь представить, ему всё не терпится начать уже убивать диких людей, но он никак не может решить окончательно, как сделать это быстрее и лучше. Да, маленькая деталь: я сама собираюсь убить Сигаула, и поэтому будет здорово, если я смогу под каким-нибудь предлогом приставить тебя к нему... Да, так и сделаем: я велю тебе всегда быть подле него. Ты — моя лучшая ученица, самая опытная, самая талантливая, ты — мой эксперт по диким людям, ты опытна в борьбе с ними, в тебе есть сила Фериссии, так что он не сможет отказаться от такой помощницы. Ты будешь моими глазами и ушами при нём, а также — моими руками, если тебе выдастся вдруг возможность кое-где подтолкнуть... Ты ведь понимаешь, о чём я?

Димеона рухнула на колени.

— Мелисса! — воззвала она. — Я твоя, да, я твоя, я сделаю так, как ты скажешь, но, прошу тебя, неужели, неужели же ты не можешь дать мне какую-либо другую работу? Я готова делать всё самое трудное, всё самое тяжёлое, всё самое неприятное. Я готова выкладываться по полной, не оставляя ни минуты для сна, работать до последнего вздоха, до тех пор, пока Фериссия не сжалится и не призовёт меня. Я готова убирать в Храме и по всему посёлку, я готова ухаживать за больными, таскать на себе еду и дрова, тесать камни и рыть землю, я готова питаться помоями и ходить в тряпье, я готова быть той, в кого летят камни, — я проиграла, и я с гордостью приму наказание! Об одном прошу тебя: дай мне любую работу, но пожалей моё сердце, пощади его, не дай ему разрываться и день, и ночь, заставляя страдать — за себя, за тебя, за Фериссию. Неужели, о, неужели же у тебя нет для меня какой-то другой, самой тяжёлой работы?!

Мелисса слушала её и улыбалась. Движения её, когда она пустилась кругом по поляне, были подобны танцу охотника вокруг не убитой ещё, но уже загнанной в угол жертвы.

— О, Димеона!.. — ответила она голосом радостным и звенящим, как горный ручей. — Конечно же, у меня есть та работа, которой ты просишь, и я с удовольствием отдала бы её тебе, если бы мне