самой приходилось делать её. Но, видишь ли, кроме тяжёлой работы, у меня есть также и идиоты, способные её выполнять. И, даже если ты возьмёшь на себя всю их работу, другие помощники не смогут сделать и сотой доли того, что можешь сотворить ты, так что я всё ещё буду в проигрыше от того, что ты поступила ко мне в услужение.

Жрица танцевала — нет, порхала вокруг сжавшейся ученицы, подходя к ней всё ближе, но пока не приближаясь вплотную. Пальцы её были хищно растопырены.

— Ты — моя лучшая ученица, — говорила она, сужая круги и заставляя девочку вздрагивать при каждом движении. — Ты сильна, ты мудра, тебе ведомы тайны Фериссии и магии Леса. Даже Сай — светлейший из прочих — по большей части лишь бездумно повторяет за мною мои слова, пусть даже ему и кажется, будто он мыслит самостоятельно. Ты же — другое дело! Даже сейчас, утратив себя окончательно, ты осмеливаешься со мною спорить. Ты умело используешь высшие формулы — я сильнее тебя, но даже мне, реши я тебя уничтожить, пришлось бы для этого здорово повозиться. Сила Фериссии доступна всем, однако я вижу, что никто из прочих не выстоял бы против тебя и десятка секунд. Ты — лучшая, Димеона. И ты хочешь, чтобы я растрачивала твой талант на колку дров и мытьё нечистот? Ну уж нет!.. Пусть этим занимаются те, кто неспособен на что-либо большее. Ты же станешь моей лучшей жрицей, моим лучшим воином, моими руками и моими глазами. Я даже завидую тебе, девочка: тому, что тебе придётся увидеть и сделать, не будет повторов в истории ни до, ни после нас. Неужели ты думаешь, что я столько раз спасала тебя от людей и от эльфов, от магов, храмовников и еретиков лишь с тем, чтобы ты всю жизнь потом прожила на задворках? Нет, нет и нет! Ты станешь моим лучшим воином, хочешь ты этого или нет. Смирись же — смирись и, если можешь, возрадуйся.

— О, Фериссия!.. — друидка распласталась по земле, стеная и плача в голос. — Чем, чем я тебя так прогневила? За что на мою голову такие мучения? О, лучше бы ты забрала меня, забрала бы меня прямо сейчас — я не желаю быть лучшей, не могу, не хочу! Я...

— Придержи язык! — голос Мелиссы, до этого сахарный, вдруг полоснул слух, словно острая бритва. — Встань. Я не желаю выслушивать твои причитания — они заставляют меня сердиться, а ты правда не хочешь, чтобы я рассердилась — о, нет, ты не хочешь!.. Если я рассержусь, я устрою тебе такое, что вся твоя новая жизнь, кажущаяся тебе адом, окажется раем по сравнению с тем, через что я заставлю тебя пройти.

Девочка поднялась. Лицо её было в пятнах, она жадно хватала ртом воздух, стараясь всхлипывать как можно тише и затравленно глядя на хозяйку.

— Ты думаешь, я убью тебя? — взяв друидку за подбородок, верховная жрица впилась ей в лицо внимательным и злым взглядом. — Ты боишься, что я физически заставлю тебя страдать, я вижу это в твоих глазах. О, глупая девчонка!.. Ты понятия не имеешь, что с тобою случится, если я по-настоящему рассержусь. Всё, что ты придумываешь себе сейчас, через что ты уже прошла в своих мыслях, покажется тебе лишь безобидной фантазией, ибо я могу больше, намного больше — я могу... Я могу заставить тебя творить по-настоящему неприятные вещи.

Выпустив ученицу, Мелисса повернулась и пошла по поляне.

— Ты — моя, — повторяла она. — Ты сказала это сама. И, раз так, я могу заставить тебя делать то, после чего ты не сможешь ни есть, ни спать, после чего для тебя мукой будет находиться под одним небом с самою собой. Я могу заставить тебя убивать невинных друидов. Я могу заставить тебя резать детей на глазах у их матери. Я могу заставить тебя причинять боль тем, кого ты любишь — о, я могу заставить тебя по капле добавлять яд в еду твоего любимого человека, и при этом улыбаться ему, заглядывая в глаза, и с улыбкой смотреть, смотреть, как он умирает. Я могу заставить тебя нести горе ближним, а потом возвращаться к ним, и смеяться в ответ на их стоны, и причинять новую боль в ответ на мольбы о пощаде, и, видя все их страдания и презрение, бить в ответ на плевки, бить так, чтобы им уже нечем было плевать. Девочка моя, ты даже не представляешь, на что только способны могут быть люди, на что могу быть способна я и, самое страшное, на что я заставлю быть способной тебя, если ты ещё только раз позволишь себе меня хоть в чём-то разочаровать. Тебе ясно?!

Мелисса завершила свою эволюцию по поляне, и последнюю фразу она прокричала в лицо Димеоне, глядя на неё со злобой и ненавистью. Девочка — грязная, заплаканная, несчастная — судорожно сглотнула и затравленно затрясла головой, показывая, что она согласна на всё, боясь даже раскрыть рот. Взгляд старшей жрицы продолжал жечь и резать её лицо.

— Хорошо, — по прошествии долгого времени, наконец, сказала наставница. — В таком случае иди за мной и запомни раз и навсегда, что отныне тебе запрещено шутить со мною такие шутки, как та, что ты только что позволила себе вытворить. За неё я тоже тебя накажу, только позже. Идём.

Повернувшись, жрица медленными шагами двинулась в сторону Храма. Ученица, глотая слёзы, последовала за ней.

— Отныне тебе запрещается выражать любые эмоции, пока я не скажу, — говорила Мелисса. — Но, если я вдруг скажу «Смейся!», ты будешь смеяться, как бы горько ни было у тебя на душе. И, если я скажу «Плачь!», ты будешь плакать — а коли не сможешь, то я помогу. Ты — моя! Не забывай этого ни на секунду, иначе я найду способ напомнить тебе об этом. Я могу напомнить тебе прямо сейчас, если мне вдруг захочется, разве нет? Выше меня нет никого, и никто