Таким образом, победа контрремонстрантов привела с собой не только искоренение арминианства и ограничение терпимости по отношению к диссентерским Церквям, но и первую организованную кампанию нажима на светские власти с целью заставить их бороться за исправление нравов и поведения, на которые раньше вообще не обращали внимания или относились с величайшей снисходительностью. На конфессиональном фронте новые контрремонстрантские городские советы проводили более жесткую линию против католических молитвенных собраний, чем их предшественники. Но не только ремонстранты и католики почувствовали перемену: лютеране и иудеи также. Лютеранская церковь в Лейдене был закрыта, а в Роттердаме — снесена. Штаты Голландии в 1621 и 1624 гг. отвергали просьбы лютеран Боденгравена о терпимости, запретив лютеранскую проповедь и церковные обряды по всей сельской местности Голландии. Синоды упорно требовали от Штатов рассмотреть запрет иудаистского богослужения и, когда стало ясно, что Амстердам заблокирует эту меру, подали петицию, в которой говорилось, что «свобода иудеев должна быть урезана и ограничена, как это имеет место в других странах, где им позволяется жить». В отношении поведения и образа жизни консистории настаивали на проведении реформ на широком фронте, надеясь добиться внесения в городское законодательство изменений, подвергавших более строгим и обременительным ограничениям праздники, танцы, музыку и театральные представления, т.е. деятельность камер риторов в целом.

В бывших арминианских городах кальвинистская решимость контрремонстрантов также привела к изменению или модернизации многих черт церковной жизни и народного благочестия, которые развивались там в постреволюционные десятилетия. В Гауде по этому поводу ходили слухи о выносе из главной церкви знаменитых оконных витражей. В Утрехте в ноябре 1623 г. новые власти регламентировали празднование Рождества. Все усилия по борьбе с очень популярным праздником Св. Николая оказались малоуспешными, хотя некоторые подошли к делу со всей серьезностью: в 1620 г. де Ври попытался наложить запрет на продажу детских кукол в канун дня Св. Николая в Амстердаме.

После 1625 г. репрессии против ремонстрантов ослабели, и продолжение «Дальнейшей Реформации» столкнулось с политическими препятствиями. Великий поэт Вондел проявлял яростный антагонизм к Теллинку, его сыновьям и союзникам, несомненно, под влиянием их враждебности к музыке, театру и камерам риторов, хотя был готов согласиться с де Ври, что поэтам не следовало излишне увлекаться любовной тематикой и забивать головы людей образами языческих богов и богинь и их деяний. Свою антипатию к Теллинку, которого он называл «зловредным семенем», никак не желавшим «оставить в покое свободу», Вондел выразил в нескольких анонимно опубликованных злободневных поэмах. В одной из них он обвинил клан Теллинка в том, что они втащили (в Ресупблику) «троянского коня шотландцев», намекая на то, что, заразившись у шотландских пресвитериан их нетерпимым фанатизмом, они сеяли разногласия и тем самым угрожали разрушить Республику.

Но, несмотря на то, что после 1625 г. политическая удача отвернулась от контрремонстрантов, и как арминианство, так и принципы «барневельдистов» возродились, призыв к «Дальнейшей Реформации» не пропал втуне. Напротив, в 1630-х и 1640-х гг. в городах по всей Республике, особенно в Голландии, Зеландии и Утрехте влиятельные проповедники и другие лица подхватывали заветы Теллинка, и предложенная ими программа обширных социальных и моральных реформ находила все большую поддержку в реформатских кругах. Эту программу намечалось осуществить благодаря совместным усилиям Церкви и государства, а ее итогом должно было стать изменение образа жизни не только реформатской общины, но и общества в целом. Самыми видными из сторонников Дальнейшей Реформации были сыновья Теллинка, Максимилиан и Ян, оба — ведущие проповедники в Зеландии, и, с конца 1630-х гг., старейшина «теологической практики» в Утрехте, Гисберт Воэций (1589–1676).

Начало и середина 1620-х гг. были одним из самых мрачных периодов в истории Соединенных Провинций. Это было время, когда Республика оказалась в осадном положении и подверглась тяжелым испытаниям.

Повторное введение испанского эмбарго в апреле 1621 г. оказало разрушительный эффект на голландскую трансокеанскую торговую систему, по большей части уничтожило голландскую торговлю с Иберийским полуостровом, разрушило их левантийскую торговлю и привело к сокращению товарообмена с Балтикой и объемов ловли сельди в Северном море, которая отныне испытывала нехватку подходящего качества соли. Успехи испанцев на островах Карибского моря и в Бразилии, отрезавшие поставки карибской соли, и (до 1630 г.) угрожавшие деятельности новоучрежденной Вест-Индской компании, наряду с испанскими нападениями на голландские суда, занимавшиеся ловлей сельди, и началом грабительских рейдов каперов из Дюнкерка в середине 1620-х гг., усилили воздействие эмбарго. Экономическую и морскую блокаду еще более укрепила речная блокада, поддерживаемая испанцами в 1625–29 гг., когда движение товаров по Рейну, Маасу, Ваалу, Шельде и Эмсу было остановлено цепью испанских гарнизонов, раскинувшейся от Шельды до Эмса. Давление не ослабевало до поражения испанцев в 1629 г.

Практически вся голландская трансокеанская торговля — кроме коммерческих связей с Ост-Индией — в 1620-х гг. пришла в упадок, как и многие отрасли промышленности, включая обработку сахара, солеварение, печатное дело, судостроение и засолку сельди. В 1620-х гг. западнофризские порты Хорн, Энкхейзен и Медемблик, для которых сокращение торговли солью и экспорта сельди стало тяжелым ударом, вступили в полосу долговременного упадка. С апреля 1621 г., когда произошел резкий рост голландских ставок на фрахт, значительная часть торговли, контролируемая во время Перемирия голландцами, перешла в руки английских и ганзейских портов северной Германии. Начало Третьей фазы голландской мировой торговой гегемонии (1621–47) было отмечено сокращением объема торговли и ее резкой реструктуризацией. «Куда бы мы ни бросили взгляд, — писал Паше де Фейне в 1624 г. — разве мы не увидим, что торговля, промышленность и ремесла повсеместно пришли в упадок, стали безжизненными и угасшими?» «Разве мы не услышим, — продолжал он, — жалоб моряков, горожан, домовладельцев и всех прочих?»

Но не менее непрерывным, чем экономический упадок и воздействие эмбарго, было истощение финансовых ресурсов и бремя военных расходов, вызванных поддержанием обороны Республики. В 1621 г. Испанская корона увеличила численность Фландрской армии, окружавшей Республику от Фландрии до Лингена, до 60000 человек. Несмотря на то, что Мориц занял оборонительную позицию, Генеральные Штаты были вынуждены увеличить постоянную голландскую армию с 30000 до 48 000 человек, только для того, чтобы удерживать линию обороны. В то же самое время необходимо было перестроить и укрепить фортификации правой стороны, от Кадзанда до Делфзейла. Несмотря на экономический упадок и внутреннюю нестабильность Республики, Мориц и Генеральные Штаты не имели другого выбора, кроме постепенного увеличения налогов.

Эта мрачная картина усугублялась дипломатической изоляцией Республики и ухудшением стратегической ситуации в Германии. Даже после того, как Франция и Англия заключили мир с Испанией, в 1598 и 1604 гг. соответственно, голландцы продолжали до 1609 г. получать французские и английские субсидии. Но с 1621 г. им пришлось (впервые с 1576 г.) рассчитывать только на самих себя. Франко-голландские отношения после свержения Олденбарневельта достигли точки замерзания. Делегация Генеральных Штатов — состоявшая из Плоса, Паува и Манмакера — была отправлена в Париж просить о помощи, но вернулась с пустыми руками. В то же самое время англо-голландские отношения, омраченные экономическими ссорами, были заметно менее сердечными, чем в 1617–18 гг. Тем не менее Республика не имела иного выбора, кроме как поддерживать и собственную оборону, и ослабевший протестантский лагерь в Германии. После поражения в Богемии и Пфальце Мориц и Генеральные Штатвы не могли просто бросить на произвол судьбы немецких протестантов, так как, если бы Габсбурги взяли верх в южной и центральной Германии, Республика оказалась бы в еще более тяжелом стратегическом и политическом положении, чем до того. Таким образом, она была вынуждена оставаться главным интендантом протестантских армий в Германии. Несмотря на то, что армия графа Мансфельда[94] в Восточной Фрисландии по большей части не принимала участия в военных действиях, для голландцев было лучше платить ей за поддержание в боевой готовности, чем позволить распасться и увидеть приближение армий императора и немецкой Католической Лиги к восточным границам Соединенных Провинций.