говорящего моржа, забравшегося к нему в лодку и тоже рассказавшего небывальщину, причем говорил его морж сипло, невнятно, будто бы с полной пастью раковин, собранных со дна моря, да еще похрустывая их скорлупой. Рассказывал этот человек последним: так, уступая лучшую очередь, у нас по обычаю чествуют прошлогоднего победителя.

Был среди нас и еще один человек, каждый год рассказывавший замечательные небылицы, однако ни разу не выигравший, так как победа оставалась за тем, кто рассказывал о морже. Год за годом с обидой, с горечью на сердце слушая его вранье, неудачник выучился изображать голос моржа не хуже рассказчика-победителя и в том году, о котором я веду речь, всерьез настроился выиграть. Спрятал он у двери в дом мужских разговоров моржовую кожу с клыками, а, рассказав собственную небылицу, вышел наружу – вроде как по нужде, и в ожидании затаился у порога, чтоб испортить развязку небылицы соперника, когда дело дойдет до моржа.

В свое время знакомый всем морж вынырнул из волн, забрался в лодку враля, и тут-то…

И тут-то в дверь постучались.

Мне, одному из младших, в ту ночь досталось место возле порога – на самом сквозняке, где холоднее всего. Отворяю я дверь и вижу в темноте, на снегу, огромного моржа. Стоит морж передо мной по-человечески, во весь рост, да еще что-то лопочет!

В ужасе захлопнул я дверь, едва-едва нос ему не прищемив, повернулся к собравшимся да как заору:

– Там морж за порогом! К нам в дом просится!!!

Вот так я и выиграл свой первый гарпун.

Фила

Жил некогда в наших краях один армигер, и имелась в поместье его голубятня с множеством голубей. Все как на подбор белые, просто красавцы, каждый день летали они над полями в поисках корма, а каждый вечер возвращались в гнезда. Заботился о голубях смотритель из старых пеонов, с годами достигший немалой мудрости: ведь всем известно, что летящие птицы вычерчивают в воздухе всевозможные письмена и символы, а всякий, умеющий их читать, может узнать многое. Смотритель голубятни читал письмена голубей пятьдесят лет кряду и каждое утро пересчитывал улетающих птиц, а вечером вновь пересчитывал их, возвращающихся домой.

И вот как-то вечером заметил он, что одного голубка не хватает, а белые крылья некоторых из воротившихся испятнаны алыми крапинками. Призадумался старый пеон: что бы это могло означать?

На следующий день заметил он, что еще один голубь не вернулся домой, а белые крылья некоторых из воротившихся обрызганы зеленым, и удивился сильнее прежнего.

На третий день домой не вернулся еще один голубь, а белые крылья некоторых из воротившихся оказались окроплены лазурью.

На четвертый день зажал смотритель в зубах голубиное перышко, распростер руки вширь, семь раз обернулся противосолонь, проворковал трижды на голубиный манер и тут же превратился в голубя сам. Маленький, белый, неотличимый от остальных, вылетел он вместе со стаей из голубятни, помчался над пампой, над реками и начертал в небе крыльями: «Правосудие».

Наконец кружащая в облаках стая достигла некой деревни, отыскала в деревне той некий дом, а позади дома – кукурузные зерна, обильно рассыпанные по земле. Спорхнули голуби с небес наземь, словно снежные хлопья, и принялись клевать кукурузу.

Однако смотритель голубятни клевать кукурузы не стал. Вместо этого огляделся он по сторонам и увидел вокруг корыта да травы, из которых приготовляют разные краски. Дом тот оказался домом красильщика, каких в наших краях множество, придающего кожам розовый, желтый и прочие цвета, не свойственные им от природы.

Разглядывая все это, запоминая приметы селения, смотритель голубятни не заметил красильщика, подкравшегося к нему сзади с сачком на длинном черенке в руках. Не успел он понять, что происходит, как оказался в сетке, а остальные голуби, вспугнутые, взвились в небо, обрызгав друг друга краской цвета спеющей вишни.

Отнесенный на кухню, несчастный смотритель увидел там все, необходимое для голубиного пирога – все, кроме мясной начинки. Вид кухонных ножей (ведь каждый в сравнении с ним казался куда больше меча) привел его в ужас, однако разума он отнюдь не утратил, а говорить по-человечески в голубином обличье умел не хуже, чем ворковать по-голубиному в облике человека.

– Слушай меня, селянин! – сказал он. – Я не простой голубь, я – голубь волшебный. Отпустишь меня – исполню три любых твоих желания.

Дело в том, что обернуться человеком в неволе, не утратив способности к превращениям безвозвратно, смотритель голубятни не мог, вот и пришлось ему пуститься на хитрость.

– Что?! Какие еще три желания? – удивился красильщик.

– Таков древний закон волшебных голубей, – подтвердил смотритель голубятни, видя, что своего, почитай, уже добился. – Поймав одного из нас и отпустив на волю, человек вправе высказать три желания, а голубю надлежит в точности их исполнить.

– А как насчет четырех? – спросил красильщик, в жизни не упускавший возможности поторговаться.

– Это не в моих силах, – ответил смотритель голубятни в облике голубя. – Но помни: поймав меня снова, ты получишь право еще на три желания, а три да три – уже шесть.

– Ладно, идет, – согласился красильщик.

Запер он в доме все двери и окна, заткнул дымоход тюком крапчатого сафьяна, освободил смотрителя-голубя из сетки сачка и говорит:

– Ну вот, гляди! Ты свободен!

Смотритель голубятни тут же обернулся человеком и – хвать красильщика за ворот!

– Ты охотился на голубей моего господина, армигера, и взят мной под арест, – объявил он.

Красильщик рванулся прочь, но смотритель голубятни, хоть и был сед как лунь, стиснул его горло крепко, будто стальными клещами.

– Ты обещал исполнить три моих желания! – заскулил красильщик.

– Что ж, говори, – согласился смотритель голубятни.

– Во-первых, не хочу я больше возиться с крашеньем кож!

– Будет исполнено, – отвечал смотритель. – Считай, возня с кожами для тебя на исходе, а краски твои выцвели, а лак засох и растрескался. Казнит тебя мой армигер, и грязной работе конец.

– Нет-нет, устрой так, чтоб твой армигер не казнил меня смертью, – застонал злополучный красильщик.

– И это будет исполнено, – отвечал смотритель. – Не станет мой армигер марать о такого, как ты, клинок шпаги. Повесит тебя его сенешаль на лучной тетиве, и вся недолга.

– Нет, нет, я на свободу хочу! – в отчаянии крикнул красильщик.

– Месяца не пройдет, как будет исполнено, – заверил его смотритель. – Как только человек сбросит оковы жизни, в неволе его уже не удержать никому.

Мастер Аск

Однажды пришла к человеку вроде меня, умеющему странствовать коридорами времени, женщина из богатеев.

– Хочу я, – сказала она, – взглянуть на конец этого мира. Покажи мне его, и я удвою твое состояние.

– Мое состояние, даже