– Хи-хи-хи! – никак не мог успокоиться тот. –Значит, говоришь, как собака?

Внезапно он прекратил смеяться и совершенно трезвыми глазамивзглянул на Тоню. Она непроизвольно сделала шаг назад.

– Как собака… – протянул он, по-прежнему не сводяс нее выцветших голубоватых глаз, в уголках которых собрались слезы. – Нуконечно, Витенька, тебе ведь лучше знать, кто как сдохнет, правда? Ты же всегдабыл умненький, такой умненький, что куда уж нам, дуракам! – И старик опятьзатрясся в приступе смеха.

Виктор решительно отвернулся и пошел прочь, крепко держаТоню за руку.

– И ведь все они как собаки и сдохли! Правду говорю,а? – звучал им вслед хриплый голос. – Как собаки, да? И я так жепомру, верно ты сказал, верно! Только как тебе спится, Витенька, на костях-то?Не страшно, а? Не страшно?

Они уже отошли далеко, но голос ужасного старика все звучалу Тони в ушах. Виктор шел мрачный.

«Сволочь старая! – раздраженно думал он. – Есть жетакие люди, что злобой на всех исходят. И зачем бабка Степанида, святая душа, егоприкармливает? Хотя, впрочем, что тут удивляться: потому и прикармливает, чтосвятая. И ведь не сделаешь ничего старому козлу: чего доброго, копыта откинет,разбирайся потом с ментами. Нет, тряхнуть его за шкирку немножко можно, так,чтобы испугать, но не до смерти. Видела бы бабушка, каким ее добрый ЕвграфВладиленович стал…»

– Витя! – прервал его размышления напряженныйголос жены. – Витя, о чем он говорил?

– Кто?

– Не притворяйся! – неожиданно резко сказалаона. – Алкаш, о чем он говорил?

– Да я откуда знаю! Ты же видела, он пьяный!

– Нет, он не пьяный, – покачала головойТоня. – Он все прекрасно понимает. Что он имел в виду, когда про костиговорил?

– Про какие кости?!

– На которых мы спим, Витя.

Тоня остановилась посреди дороги, и Виктор вынужден былвстать.

– Так что за слова были про кости, на которых мы спим?Что, в нашем доме кто-то умер? Поэтому ты мне не рассказываешь про детей,которые там жили, да?

– Ну все, хватит! – не выдержал и повысил голосон. – Не рассказываю я тебе, потому что сам толком ничего не знаю, асплетни пересказывать не хочу. Поняла меня? Я тебе не бабка Степанида, котораявсем косточки перемывает вместе с теткой Шурой! Никаких детей в доме неумирало. А ты что, истеричкой решила заделаться, алкоголиков начинаешь слушать?Давай я тебе еще цыган позову, они погадают – хочешь, по ладошке, хочешь, поколоде. Ну как, согласна?

Тоня молча посмотрела на него и пошла назад. Через несколькошагов она обернулась и сказала, не глядя на мужа:

– Ты иди погуляй, а я домой. Устала.

Виктор, глядя ей вслед, только головой покачал. Что на неесегодня нашло?

Дома Тоня прошла по комнатам, пристально осматривая их. Унее мелькнула мысль подняться в мансарду, но она понимала: это бессмысленно.Что она хочет выяснить? Виктор сказал, что в доме никто не умирал. А даже еслибы и умер, что тут такого? Тоня прекрасно понимала, что почти в любом домекто-нибудь да умер, так что ж теперь, в домах не жить?

Она вышла в сад. Уже чувствовалось дыхание осени. Яблокивисели на ветках, валялись на земле, краснели в траве, а маленькая рябинкаперед окном вся была покрыта алыми гроздьями. Тоня сорвала несколько горькихягод и разжевала. Ей хотелось посидеть, ничего не делая, но она понимала, чтоне может себе этого позволить: нужно работать. Для начала, решила она, надоразобрать комод, которым Витя брезгует. Она вспомнила стычку с мужем инахмурилась: раньше у них такого не было. Они, конечно, ссорились иногда, нообычно по более серьезным причинам, чем сегодня. Нужно себя в руках держать,укоризненно сказала сама себе Тоня. И вернулась в дом.

Нижние два ящика были забиты старыми полотенцами,простынями, изветшавшими до дыр, какими-то тряпками, которые, видимо,собирались использовать в качестве поломойных. На дне лежали старые газеты, а вдальнем углу второго ящика Тоня нашла пожелтевший от старости кусок бумаги,похожий на часть письма, на котором смогла разобрать только: «И тебе, и твоимдорогим детям желаем счастья и радости, а главное – здоровья в новом году. Слюбовью…», и дальше неразборчиво.

Тоня представила себе людей, обитавших здесь, –родителей, бабушек, дедушек, детей, внуков… Дом был построен на две семьи, ите, кто возводил его, рассчитывали, что он будет служить им долго и верно. Носейчас в нем было тихо. Даже когда Виктор по вечерам возвращался домой,казалось, что его голос не может рассеять тишину, обволакивающую их, словномягкий пух. Наверное, это потому, подумала Тоня, что мы еще не привыкли ктакому большому дому. В квартире тебя всегда окружают звуки: соседиразговаривают за стеной, у кого-то работает телевизор, а этажом выше звониттелефон. Здесь не было ни телевизора, ни телефона, а ближайшие сосединаходились за забором, и потому привычный шумовой фон исчез, а к новому они ещене успели привыкнуть. Он воспринимался как тишина, хотя в действительности и внем было множество звуков, просто они были совсем другими.

Задумавшись, Тоня выдвинула верхний ящик. В нем, бережносвернутые, лежали детские вещи: маленькая бордовая кофточка, явно девчачья,синие штанишки, вытянутые на коленях, пара юбочек, свитера с рисунками,вывязанными довольно неуклюже… Вещи давно не носили, поняла Тоня, их храниликак память. Но почему не взяли с собой при переезде?

Она развернула кофточку, а в ней оказалась маленькая стараяфотография, такая же пожелтевшая, как и письмо. Тоня бережно взяла ее и подошлак окну. Поверхность снимка была покрыта коричневыми разводами, но лица удалосьразглядеть – с прямоугольной карточки улыбались семь подростков.

Сашку и Кольку она узнала сразу, хотя второй оброс бородой,а первый сильно поправился за прошедшие годы. Оба русые, вихрастые, но Колькаулыбается сдержанно, по-взрослому, а Сашка хохочет во все горло. Между ниминеловко растягивает губы в улыбке маленькая, особенно на фоне высоких братьев,девчонка с растрепанными черными волосами и остреньким носиком, похожим наклювик. Худенькие выпирающие ключицы, которые только подчеркивал открытыйсарафанчик, тоненькие, как веточки, ручки-ножки… На ее фоне вторая девчонка,тоже темноволосая, но крепко сбитая, уверенно смотрящая в камеру, казаласьгораздо старше. Над большими темными глазами нависала широкая челка, остальныеволосы были неумело подстрижены в подобие короткого каре. Девочка напоминаламальчишку, и во взгляде ее было что-то немного вызывающее. Смелая, бесшабашная,решила Тоня, и не меньшая хулиганка, чем пареньки.

На корточках перед двумя девчонками и Сашкой с Колькойрасположились три паренька. Один, сидевший слева, явно самый старший, былтемноволосым и темноглазым. Его простое лицо кого-то напомнило Тоне, и онаминуту вглядывалась в некачественное изображение, прежде чем поняла, что этого«кого-то» только что рассматривала. Тоня перевела взгляд на девочку. Пожалуй,это тоже были брат и сестра… Да, именно брат и сестра, уверенно решила она.Сходство было не только в чертах лица, но и в выражении, с которым оба смотрелина фотографирующего, и самое главное – в улыбке. Неширокая, спокойная,совершенно одинаковая улыбка на лице каждого – вот что еще выдавало в них братаи сестру. Такая похожая мимика, удивилась Тоня. Рядом с мальчиком сидел русыйпаренек, единственный из всех смотрящий на фотографирующего без улыбки. Но лицоего не было серьезным, просто… просто он очень спокойный, решила Тоня, и редкоулыбается. Лицо мальчика не было захвачено коричневым пятном и получилосьчетче, чем остальные, поэтому она долго вглядывалась в него. Он ей понравился.Ей пришла в голову глупая мысль, что если бы она выбирала себе ребенка из техдетей, что на фотографии, она выбрала бы именно этого спокойного худощавогопаренька, чуть задумчиво глядящего в объектив.