– Прокакается!

Ворон не ответил и улетел с криком «Невермор… Невермор… Невермор…»[30]

А в Трифуи де Бельваш во время описи имущества разорившегося герцога Кошона упавшим с неба алмазом пришибло судебного пристава. Сам же камень спас герцога от долговой тюрьмы. Оттуда и пошло выражение «небо в алмазах», и появилась традиция загадывать полезные желания при виде чего-нибудь блестящего, падающего с неба.

Занимательное занятие графа прервал какой-то треск наверху. Граф поднял глаза и увидел, что сучок, к которому была привязана верёвка, надломился…

По дому, как веник, носилась Манька, собирая мальчиков в путь. Со двора пришёл Стёпка, постучал ногами, отряхивая снег.

– Графа не видать, не знаю, что и делать. Ехать пора.

Манька вынула из печи огромные караваи хлеба, потом стремительно подоила трёх коров, переставляя их с места на место, как табуретки. И по своему обыкновению говорила не переставая:

– Колико дедушка не гневливый, толико нынче в горестях. Потому, вас увидя, о брате своём вспомнил…

Она юркнула в курятник, откуда тут же появилась с корзиной яиц, а из кладовки вытащила длиннющую связку сушёных грибов, вяленую рыбу и травы.

– …брат у деда есть, Димитрий, Митя. Но уже много лет тому, ещё ребяты, побранились они и с тех пор не виделись. Как дед вспомнит о нём, так печаль его и объемлет. Ежели вы и взаправду силу имеете вины исправлять, вот бы вам перед Митей за деда повиниться! Глядишь, Митя бы до нас дошёл, вот бы радость всем была!

– Да к этому вашему Мите слетать – проще простого, – сказал Тёма. Но только тут такое дело. Миссия у нас, то есть, задание, очень важное. Маршрут определённый, а всякое отклонение чревато. Ну, нельзя никуда в сторону, понимаешь?

Манька тяжко вздохнула.

– Разве что на обратном пути? – смягчился Тёма. – Обещать, конечно, не можем, то есть, конечно, можем обещать, что очень постараемся…

Манька молча набила корзинки пирогами, рыбой, хлебом, сунула туда же крынку молока, туесок ягод, кедровую плошку с орехами, протянула Тёме со Стёпкой.

– Стало быть, до Мити не доберётесь? – и опять вздохнула. – Жаль. Вот бы деду радости, и мне тоже.

На берегу реки, среди корабельного соснового леса Тёма и Стёпка прощались с дедом и Манькой. Мальчики были в валенках и в беличьих полушубках. У каждого висели за плечами корзинки с провизией.

– А это вам, – Манька протянула островерхие, отороченные пушистым беличьим мехом шапочки, как на ней:

– Они такие нарочно, чтоб, как дедушка говорит, никто на голову не сел! Я для вас сама сшила.

Она хотела остаться с мальчиками до последнего, но дед, помня огненный взлёт дерева, торопился укрыться в доме. И как Тёма ни уверял, что изобретённые им часы перемещают не на реактивном, как у дерева, а на ином принципе тяги, дед слушать не хотел. Обнялись, попрощались. Дед потащил Маньку с собой в дом.

Тёма достал часы. Стёпка осторожно кашлянул:

– Вообще-то, надо бы графа подождать.

– Вообще-то, у нас времени мало.

– Значит, мы к дедову брату, этому Мите, не полетим?

Тёма рассердился.

– Не понимаю! Ты прежде меня должен торопиться! По твоей вине к прадеду деда Данилы, Фёдору Андреевичу этому, отправляемся. Его ещё найти надо, камень ему передать, да ещё чтобы он ключ сделал.

– И что, деду с Манькой не поможем? Совестно, – не глядя на Тёму, угрюмо сказал Стёпка. – Дед – старенький уже, Манька – маленькая совсем, вокруг – ни души. Если в наших силах братьев помирить, чтоб Митя этот сюда приехал, грех не помочь…

– И зачем я только с тобой связался! «Грех не помочь!» – передразнил Тёма Стёпку. – А если ключ до захода солнца не добудем?.. В общем, как знаешь! Оставайся здесь. Помогай деду с Манькой. Живи с чистой совестью. Заодно графа своего любимого дождёшься.

Но тут за их спинами раздался нарастающий свист. Они не успели увернуться, как на первой космической скорости в них врезался граф. Все втроём полетели вниз по склону, кувыркаясь в снегу. Часы засветились, Тёма протянул было руку к стрелке, но Стёпка, опередив его, перевёл часы по-своему.

Тёма, Стёпка и граф лежали в грязи под ливнем. Небо было затянуто чёрными тучами, сверкала молния, гремел гром. С холма, где очутились все трое, сквозь пороховой дым виднелась неширокая речка и две крепости на обоих берегах. Шёл обоюдный артиллерийский обстрел. Людей видно не было.

Граф, как крот, с невероятной скоростью вырыл траншею под деревом, в ней все и спрятались.

Тёма раздражённо спросил Стёпку, куда по его милости их занесло. Стёпка, отвернувшись, молчал.

Граф Мовэ отряхнулся, расправил обгоревшие меха и объявил, что очень голоден. Принюхался, вынул лорнет, навёл на корзинки с провизией.

…Запихивая в рот солёные грузди, мёд в сотах, копчёную оленину, мочёную бруснику, кулебяку с капустой, утку с яблоками и вяленую белорыбицу, вслух размышлял:

– Что бы это могла быть за местность? Безусловно, северное полушарие… Не правда ли? – обратился граф к насекомому. – Но мы не наблюдали ни активных военных действий, ни выраженных грозовых явлений, пролетая над территорией Европы и Северо-Американских Штатов, чья природа походила бы на ландшафт, в котором мы оказались…

Членистоногий кивал. Он сидел на краю миски с овощами и, как матрос, во время шторма спускающийся по канату с падающей мачты, стремительно перебирал лапками, заправляя себе в рот длинную стрелку зелёного лука.

– Однако же, – продолжал граф, – я смутно помню скопление облачности над Среднерусской возвышенностью, хотя и это предположение требует уточнения.

С этими словами он закрыл корзинку, членистоногий запрыгнул ему в карман, и граф на четвереньках полез из траншеи, прихватив по дороге сумку с часами. Тёма это заметил, сумку успел выхватить. Граф отдал её без сопротивления, наоборот, похлопал Тёму по плечу, погрозил ему пальцем и погладил по голове: