начнут корчиться прямо у нее на глазах, и помоги господь той акушерке, которая явится к дверям родзала без предварительного согласования, шепча что-то утешительное паникующей пациентке, при этом заранее зная, что свободных мест нет. Я неоднократно сталкивалась с таким враждебным приемом, и всегда мне было очень тяжело скрывать его от женщин, которые считали, что наконец-то добрались до места, где им – вполне заслуженно – помогут.

Кристел, конечно, была напугана, но тоже все видела, и тут же обратила внимание на недовольные выражения лиц тех, кто встретил нас у дверей. Она приподнялась на постели, обхватила меня руками и закричала:

– Что они будут делать? Они спасут моего ребенка? Еще же слишком рано!

Волосы у нее снова сползли на лицо, и я еще раз поправила их, а она вдруг прижалась щекой к моей ладони, отчаянно нуждаясь хотя бы в малой толике любви, которую я могла ей дать. У меня не было ответов на ее вопросы, а даже если бы и были, не было времени на разговоры. Акушерки быстро понимают, что нельзя всегда говорить пациенткам «все будет хорошо», потому что на самом деле может быть и плохо. Природа жестока. Доморощенные присказки типа «дети рождаются, когда они готовы» на самом деле лгут: дети рождаются и когда готовы, и когда не готовы, и иногда все кончается хорошо, а иногда – совсем наоборот. Суровый опыт учит акушерку тому, что только дура всегда обещает хороший конец.

Сорайя схватилась за изножье кровати, сестра родзала – за изголовье, и я почувствовала, как руки Кристел оторвались от меня, когда ее покатили к ближайшей свободной палате. Двойные двери распахнулись и захлопнулись, а я одна осталась стоять в фойе. Я слышала смех акушерок, спускавшихся по ступенькам, следуя домой.

– Я ему сказала, чтобы не тратил зря время, – произнес веселый голос, потонувший в звуках шагов. Хлопнула дверь, и наступила тишина.

Было семь часов двадцать восемь минут. Джун убежала к лифтам, как только мы доставили Кристел, и я знала, что она уже в отделении, ждет, пока я вернусь и передам своих пациенток ночной смене, сообщив о спонтанных схватках у одной и об аллергии на пенициллин у другой. Но я не могла сейчас этим заниматься. Я чувствовала себя так, будто это одну из моих дочек только что оторвали от меня, и все струны в моей душе были натянуты до предела; я так и чувствовала, как они вибрируют от напряжения у меня в груди. Я не знала, выживет ли ребенок Кристел, и станут ли педиатры вообще предпринимать «героические» попытки его оживить: делать интубацию, катетеризацию, вводить лекарства и прилагать все возможные усилия, чтобы дать ребенку шанс прожить хотя бы час, или хотя бы день, или немного дольше. Начать с того, что многое зависело от правильного определения даты зачатия – действительно ли ее срок был двадцать три недели и три дня, а не пять или шесть? А еще от того, будут ли у ребенка хоть какие-то силы, и решит ли сегодняшний педиатр очертя голову броситься на туманную территорию двадцать третьей недели или предпочтет остаться за четко определенной, черно-белой границей, оговоренной в статьях закона.

Пока я спускалась на первый этаж, у меня отчаянно разболелась голова; в лифте я постоянно пыталась (безуспешно) не замечать своего пугающего отражения в зеркалах. Я заскочила в раздевалку, набросила пальто прямо поверх хирургического костюма и выскользнула через боковую дверь на парковку. Копаясь в карманах в поисках ключей от машины, я нащупала толстый кусок картона. Вытащила его и увидела двух обнимающихся утят с сердечками над головой. Открытка миссис Бхатти. Я подошла к фонарю и перечитала текст. «С любовью, кря-кря!» – было написано на открытке. А дальше, моим собственным почерком: «Большое спасибо всем вам за вашу тяжелую работу».

Слова были мои, но мысли – миссис Бхатти. Горячие слезы потекли у меня по щекам. Следующая смена у меня будет только через четыре дня: четыре дня нормальной жизни, материнских обязанностей, упаковки завтраков в школу и готовки обедов, долгих прогулок с собакой и стирки, когда я перебегала не от кровати к кровати, а от стиральной машины к сушильной. Четыре дня неизвестности – что стало с Кристел и ее ребенком, крошечным зачатком человеческого существа. Я затолкала открытку обратно в карман и в темноте пошагала к машине.

Об одноразовых трусах и разбитых мечтах

Послеродовое отделение – это место, где рождаются и разбиваются мечты. Вы прибываете туда со своим драгоценным грузом, завернутым в пеленки и одеяльца, напоминающим мяукающий тряпочный буррито. Девять месяцев вы ждали встречи с маленьким Оливером, Майей, Мохаммедом или Кейт, и несмотря на то что у ребенка имеются малопривлекательные приметы недавних родов (в частности, конусообразная голова с пятнами кала, крови или родовой смазки – а то и пахучей смеси всех трех сразу), вы на сто процентов уверены, что этот младенец – Самый Прекрасный Ангелочек Когда-либо Ступавший на Эту Планету. Сестра из родильного отделения доставляет вас к вашему месту – может, в кресле-каталке, за которым тянутся два ваших чемодана на колесиках, а с ручек свисают еще семь пластиковых пакетов, а может, прямо на кровати, которая практически не поддается управлению, так как техническое обслуживание проходила в последний раз году в 1972, из-за чего вы натыкаетесь на все углы и дверные проемы на пути. («Ученик за рулем», – шутит сестра вместо извинения, пока вы пытаетесь как-то ужаться, чтобы не биться об углы самой.) Она в последний раз вас обнимает, говорит, как великолепно вы справились и подмигивает: «Увидимся через два года!» – на что ваша промежность отзывается нестерпимой болью, – и уходит, оставив вас на попечение послеродовой акушерки. До вашего появления в отделении эта женщина с натянутой улыбкой и растрепавшимся хвостом выписала четырех пациенток и приняла двух, пропустила свой перерыв, а теперь торопится осмотреть мать недоношенных близнецов, которым требуется постоянное наблюдение и капельницы с антибиотиками. Усталость явственно читается у нее на лице, пока она проверяет ваши основные показатели и передает стопку брошюр на широкий спектр тем: от предупреждения младенческой смертности до автомобильных кресел и грудного вскармливания, а также бланк, который вы обязательно должны заполнять (пожалуйста, только черной ручкой), делая пометки о каждом кормлении, рвоте или испражнениях вашего ангелочка. К сожалению, вы попали к ним в очень непростой день. И хотя ваша акушерка искренне хотела бы помочь вам покормить малыша (который, проголодавшись, из нежного херувима превратился в орущее