чем соприкасаться с разными телесными жидкостями, с которыми мы имеем дело в силу своей работы. Такие старые бойцы наращивают себе толстую, непрошибаемую кожу за долгие годы практики и, как мне еще предстояло узнать, в этом есть определенный смысл. В глазах опытной Джун я выглядела мягкосердечной дурехой, совсем не готовой к тяготам нашей работы.

– Палата шесть, вторая кровать, – рявкнула Джун после того, как я затолкала в карман открытку, выбралась из объятий миссис Бхатти и догнала ее в коридоре.

– Кристел, пятнадцать лет, преждевременный разрыв плодных оболочек, двадцать три недели и три дня, пижама с Микки-Маусом и лицо восьмилетней девчонки. Удачи!

Джун вернулась к своим пациентам в других палатах, а я поспешила к дверям шестой.

Преждевременный разрыв плодных оболочек означает, что защитная мембрана с жидкостью вокруг ребенка начинает подтекать до тридцать седьмой недели (это общепринятый минимальный срок для полного созревания плода) и задолго до начала схваток. Иногда женщинам после этого удается вынашивать беременность еще несколько дней и даже недель при помощи антибиотиков и под регулярным врачебным патронажем. Но в остальных случаях преждевременный разрыв плодных оболочек быстро развивается до полного отхождения вод, после чего начинаются сильные регулярные схватки и рождается ребенок с тельцем, как у птички, незрелыми легкими и такой хрупкой иммунной системой, что опасности грозят ему отовсюду. Особенно сложно бывает, когда это случается на двадцать четвертой неделе беременности. До последнего времени большинство младенцев, рожденных до этого срока, умирали вскоре после рождения или в следующие недели от развивавшихся у них тяжелых заболеваний. По этой причине детей, родившихся до указанного возраста гестации, активно не реанимировали и официально классифицировали как поздний выкидыш, а не как роды, сколь бы печальным это ни казалось тем, кто пережил подобный случай с рождением недоношенного малыша. Шансы пережить послеродовой период значительно возрастают после каждой недели, проведенной in utero. Соответственно, дети, рожденные после двадцать четвертой недели, традиционно признаются «жизнеспособными» в соответствии с британским законодательством и на них распространяется полный комплекс самой современной педиатрической реанимации, включая интубацию, искусственную вентиляцию легких и долгие недели тяжелых, но поддерживающих жизнь процедур – в короткой перспективе, а в долгой – всевозможные варианты инвалидности и задержек в развитии.

Вне зависимости от личных убеждений относительно определения жизнеспособности докторам, вынужденным ежедневно ходить – в моральном смысле – по лезвию ножа, требуются четкие и короткие руководства для выработки плана лечения, дающего наилучшие шансы на приемлемый результат. Ранее граница в двадцать четыре недели позволяла медицинскому персоналу действовать, опираясь на конкретные ориентиры и заранее зная, что следует и чего не следует делать в отношении детей, родившихся слишком рано, но с развитием современной неонатологии процент выживания крайне недоношенных младенцев заметно увеличился, размыв тем самым понятие жизнеспособности. Несмотря на риски пожизненной инвалидности, все большее количество детей, родившихся в «серой зоне» двадцати трех – двадцати четырех недель, удается успешно реанимировать и сохранять живыми, вопреки их хрупкости, неспособности дышать, сосать и вообще делать что-либо без серьезных вмешательств. При сроке в двадцать три недели и три дня ребенок Кристел находился как раз на этой «ничьей территории», и после родов выживание его зависело бы не только от собственных минимальных ресурсов, но в основном от крайне субъективного суждения педиатрической команды, работавшей в тот конкретный день. Ситуация осложнялась – если такое вообще было возможно – еще и тем, что любое решение, принятое Кристел, требовало особого отношения и рассмотрения со стороны медиков, поскольку она, с точки зрения закона, сама являлась ребенком.

Я услышала Кристел раньше, чем увидела: шторы в ее боксе были задернуты, но она, похоже, оживленно беседовала с кем-то у своей постели.

– Ну вот, и я сказала, что брат ее парня мне наврал, потому что видела ее в магазине с братом Дэнни на прошлой неделе, и она выглядела как какой-то клоун, вот честное слово!

Я отогнула край шторы так, чтобы видеть изножье кровати, и передо мной появились весело приплясывавшие ноги Кристел в ярко-розовых пушистых тапочках. Над ними торчали голые щиколотки, а выше, и правда, пижамные штаны с Микки-Маусами. Кристел в голос расхохоталась, и я, заглянув подальше, увидела, что она сидит в груде подушек, положив на колени мобильный телефон, и болтает по видеосвязи с подружкой на его крохотном экране.

– С виду вся такая милая, а на самом деле настоящая сучка, эта Бритни, – сообщила Кристел, вздыхая. Потом, заметив меня, выпрямилась и быстро поднесла телефон к уху. На нем был чехол в виде силиконовой панды с огромными глазами.

– Ну ладно, мне пора, тут медсестра пришла. Ага, давай, пока-пока, увидимся!

И потом мне:

– О, здрасьте!

Она широко улыбнулась, отчего стало видно, что в этой сияющей улыбке молочные зубы еще борются за место со своими постоянными собратьями – ну просто мечта ортодонта!

Лицо восьмилетней, может, и было преувеличением, но отнюдь не вопиющим. Кристел выглядела так, словно не доросла и до средней школы, не говоря уже о том, чтобы одной лежать в больнице, да еще по поводу преждевременных родов. Даже несмотря на ее текущее состояние, я бы с легкостью поверила, что она до сих пор воспринимает мальчишек как простых хулиганов – собственно, эскапады, приведшие ее к нам в госпиталь, должны были только подтвердить это убеждение. Она явно попыталась припудрить лицо искусственным загаром, отчего выглядела как ребенок, заснувший лицом в миске с шоколадными хлопьями. При виде этой неудавшейся попытки прихорошиться, я вспомнила себя подростком; правда, Кристел обладала тем неуловимым обаянием, о котором я в ее годы могла только мечтать. Она была подростком, изображавшим из себя уверенную, дерзкую девушку, и производила впечатление одновременно неловкое и трогательное.

Я подкатила к кровати аппарат для измерения давления и начала с классического обращения каждой акушерки, медсестры и врача во всем мире: «Итак, расскажи, что с тобой случилось». Как ни странно, у меня самой при этих словах начинает течь по спине холодный пот, когда их произносит наш семейный врач, притом что он ничуть не опасней, чем пара новорожденных котяток. Руки трясутся, голос садится, и решительная собранная акушерка вдруг превращается в перепуганное существо, неспособное даже попросить повторный рецепт, не извинившись при этом с десяток раз за то, что отнимает у доктора время. Но стоит мне надеть синий хирургический костюм и растоптанные ортопедические сабо, как я возвращаюсь к себе прежней, и многократно отрепетированные фразы с легкостью слетают у меня с языка.

– Ну, – начала Кристел, – эта девица, Бритни, она думает, что я полная дура, видите ли, потому что