наделенный воровским злонравием, приметил откровенность, с какою его гость изъяснялся, а потому первым делом спросил, говорит ли он, пришед к духовнику, что промышляет ростовщичеством. «Неужели ты думаешь, — отвечал тот, — что я не объявляю всех моих грехов?» «О, ты не найдешь такого, — сказал ростовщик, — кто даст тебе отпущение, если ты в этом признаешься; я это утаиваю от моего духовника, потому он мне и отпускает». «Не дойду я до такого кощунства, — молвил тот, — чтобы не исповедать всех моих грехов; я предпочту лишиться всего добра, сколько есть его в свете, чем терпеть ущерб для моей души».

Так вот и я говорю: я ничуть не намерен подражать этому гнусному ростовщику. Посему, будучи уверен, что духовник не отпустит мне воровства, я намерен довольствоваться бедностью, хотя вовек не угнездится в моем сердце любовь к богатым.

В беседу вмешался огородник и сказал:

— Братцы мои, я не хотел бы, чтобы мы сейчас заводили такие споры, но чтобы рассуждали о чем-нибудь приятном, затем что у нас есть для того досуг, и рассказали какую-нибудь повесть, вместе остроумную и полезную, то есть подающую вместе с наставлением и удовольствие. И с вашего позволения я буду первый; вот послушайте-ка.

Мой отец, будучи в тех летах, когда человек в особенности наклонен праздномыслить, пожелал пуститься по свету, пока не опутали его заботы о жене и детях. Слыша, что в Ломбардии всякого богатства в избытке, отчего все чужеземные народы спешат в эти края, дабы хорошенько наполнить утробу, позволил и он своему желанию увлечь его туда. Прибыв в ту страну, он скоро раскаялся, ибо увидел, что опоздал к трапезе, так как солдаты живо опустошили горшки и блюда. Итак, находя себя в стесненном положении и видя, что вздохи ему не помогают[81], он положил намеренье пристать к какому-нибудь хозяину и, долго покружив думами, выбрал одного, не вовсе ощипанного солдатской прожорливостью. Тот охотно принял моего отца в дом, потому что знал его за человека речистого (он тешился тосканским наречием), а еще потому, что отец был уроженцем нашего края, где люди живут в воздержности: ведь хозяева неохотно берут в дом слуг, которым на еду и питье истратится больше, чем бы им хотелось, поэтому, если попадаются им слуги воздержного нрава, почитают это за большую удачу.

Этот дворянин часто ездил ко двору государя того города, где он жительствовал, а этот государь, видя любезнейшие его услуги, употреблял его в разных делах, так что он сновал туда-сюда без устали, а с ним и отец мой не знал покоя. Дворянин то и дело жаловался, что у него дел чрез меру, отчего мой отец однажды сказал ему:

«Мессер, вы жалуетесь напрасно, ибо можете уладить ваши дела, когда и как захотите, а если не можете отделаться от государя откровенно, подберите какой-нибудь выдуманный предлог. Помнится мне, был во Флоренции один знатный человек, по прозванью Сварливец (имя, прежде принадлежавшее одному доблестному военачальнику[82]), ибо он искал свар и приключений, чтобы казаться особой влиятельной и весьма отважной, из тех, что держат мир на раменах[83]. В доме его было несколько слуг, коим он непрестанно задавал работу, а среди них — письмоводитель или секретарь, с прекраснейшим почерком, а потому его донимали больше всех, так что он вынужден был распрощаться с этим домом. Оставшись без него, хозяин помыслил передать эту должность другому домочадцу, умевшему писать, но тому, видевшему чужой пример, эта забава пришлась не по нраву. Он, однако, не хотел прямо отказываться, но рассчитывал добиться своего без неприятностей, а потому начал писать письма так небрежно, выводя буквы навроде немецких, так что хозяин не пожелал больше такой службы и позволил ему вернуться к прежней должности.

Так можете поступить и вы: покажите несколько раз свое нерадение или пустите самотеком какое-нибудь из дел, на вас возложенных, и тогда, несомненно, господин отпустит вас отдохнуть. Но если хотите усердствовать, будьте уверены, что никогда с этим не покончите. А если этот способ вам не нравится, притворитесь иной раз больным и под предлогом побыть на свежем воздухе удалитесь в вашу усадьбу, чтобы государь, вас не видя, о вас позабыл. В самом деле, напрасно вы не уедете и не насладитесь сладостным покоем: коли вкусите его, поверьте мне, будете ценить его превыше милости любого государя».

«Ты даешь хороший совет, — отвечал дворянин, — я думаю последовать второму предложению, ибо первого никак не принял бы ради моей чести. Я хочу, чтобы мы удалились в нашу усадьбу, такую очаровательную и далекую от суеты и дурных людей, что обретаются в городах, а в особенности, если не ошибаюсь, при дворах, где всякий печется возвыситься, низвергнув другого».

Он твердо на это решился, и они удалились в сказанную усадьбу, где моему отцу мнилось, что он очутился в стране изобилия[84]. Она соседствовала с другим селением, весьма обширным, куда хозяин часто посылал моего отца по разным делам; он узнал, что тамошний народ в том, что не касается до его интереса, не очень смышлен, и наблюдал разные смехотворные приключения, о которых потом сказывал мне, а я навсегда сохранил их в памяти. Теперь я хочу поведать вам из них несколько, если будете меня слушать, хотя я не приведу точных слов этих людей, как умел выговаривать их мой отец, с таким изяществом и подражая столь прекрасно, что, помимо изумления, вызывал во всех безудержный смех — до того они были потешны. Я не мог им научиться, и если б мой отец не объяснял, я бы их не понял; не знаю, французские они или немецкие.

Глава VIII. Огородник рассказывает повесть о тополе

— У этих людей посреди большой площади была поместительная цистерна с водой, а близ нее рос тополь, который, сказывали, был там посажен воронами в то время, как они еще не начали говорить и не процветала их республика. Это дерево, не в силах будучи сносить тяжкую и великую ношу несметных лет, намерилось покончить с нею и оставить сей свет, дав тому несомненное свидетельство смертною сухостью макушки. Но тамошний народ того не понял, сочтя это признаком большой жажды, и немало сострадал дереву, затем что все сильно его любили ради получаемой от него пользы. По этой причине созвали совет, с целью решить, какие меры надобно взять против таковой напасти, а когда все собрались, поднялся один, который, несколько зная грамоте, был избран головою общины; в нем было больше от галки[85],