«Любезные граждане, вы сюда созваны не ради полдника, который у вас иной раз бывает в этом месте, но чтобы приискать способ напоить наш тополь, который, по-видимому, терпит величайшую жажду. Бедняк стоит на скорбной грани, как видно всякому, ибо того гляди испустит дух. Мы ему обязаны, как вы знаете, ибо он дал нам широкую возможность водвориться в его тени, как мы делали, с щебетом об общих делах, раз запрещено нам заниматься этим на кладбище и пред церковными дверьми, как в других местах ведется. Таким образом, каждый может невозбранно щебетать, как, когда и с кем угодно. Кроме того, этот тополь, поднявшийся вровень с нашей колокольней, делает нашу общину самой уважаемой в окрестностях, ибо подобного ему нет. Мы, повторяю, обязаны ему помочь, чтобы показать, что благодарны и не забыли оказанных им благодеяний. От наших отцов предано, что он посажен республикой ворон, когда они дали этой общине законы и установления, кои доныне у нас соблюдаются со всем почтением. Много еще я мог бы сказать, чтобы подвигнуть вас к помощи, но, видя, что все и так весьма к тому наклонны, больше говорить не стану. Остается только нам вместе посоветоваться de modo tenendo[86]; пусть каждый предложит какое-нибудь решение».

Так молвил этот голова, прозывавшийся мессер Дзенобио Дзуккабуза[87], а когда он умолк, каждый сказал свое. И так как свойство невежды — самоуверенность, каждый был уверен, что знает больше прочих, и хотел, чтобы его выдумка оказалась лучшей, так что они долгонько препирались, прежде чем вынести решение. Наконец из многих и различных мнений остались на выбор два, о которых они решали голосованием, используя белые и черные бобы, как, говорят, делалось в древние времена. Первое из двух мнений состояло в том, чтобы отправиться в город, где выдувают стекло, и заказать водосточный желоб такой длины, как тополь: один конец погрузить в воду поблизости, а другой поднять и утвердить на верхушке дерева, чтобы тополь впитывал воду, сколько его жажде потребно. Второе мнение было таково, чтобы каким ни есть манером нагнуть макушку тополя, пока не досягнет до воды, а там, окунувшись, пускай пьет, сколько ему угодно.

За второе было подано больше голосов как потому, что первое было немало опасно по хрупкости стекла и требовало больших расходов, так и потому, что это значило обречь бедное жаждущее дерево на труды, заставляя его тянуть воду издалека и с усилиями. Но когда, взявшись исполнять принятое решение, затеяли гнуть тополь, открылась немалая трудность, ибо все считали, что не пристало накидывать ему веревку на шею: могло показаться, что вздумали обойтись с ним поносным образом, как поступают с ворами, когда хотят повесить. И пока они пребывали в растерянности, поднялся один человек, по его рассказам, видавший свет, и объявил, что хочет указать способ вполне почетный. Он сообщил, что видел где-то, как несколько человек, умеющих играть в мавританскую игру, взбирались один на другого и поднимались так высоко, что дотягивались до любого окна, образуя прекрасную и длинную вереницу навроде веревки. Итак, надлежит им в подражание этим людям выстроить череду, отрядив кого-нибудь вверх на тополь, чтобы ухватился руками за макушку, а за ноги этому ухватился бы другой и так поочередно прочие, пока не достигнут земли; и чтобы потом все тянули вниз, покамест макушка дерева не дойдет до воды, и так добьются своего.

Этот способ был всеми одобрен, и вот они приступили к этой затее, которая прекрасно им удавалась вплоть до того, как образовали связку, свисавшую до земли. Но самый первый из них устал так долго цепляться руками и, прежде чем начали тянуть вниз, захотел поплевать на ладони, как обыкновенно делается, чтобы хватка была крепче. Не взяв в соображение очевидную опасность, он оторвался от дерева, а как другой опоры не было, вся вереница рухнула в воду: их было много, они нагромоздились горой, спутавшись так, что, ошеломленные ударом и страхом, не умели разобрать меж собою собственные члены, а потому не могли распутаться[88]. Того ради им понадобилось, чтобы какие-то люди из соседней деревни, оказавшиеся при этом зрелище, взяли жерди в руки и начали бить, кому по рукам, кому по ногам. Каждый, чувствуя боль от удара, говорил: «О! моя нога!», «О! моя рука!». А бившие говорили: «Коли это твоя рука» — или «коли твоя нога» — «так тащи ее к себе». Таким образом они распутались, и каждый ушел домой побитым.

Назавтра собрались другие люди из этой общины и, рассудив, что падение и вся неурядица вызваны тополем, насмехавшимся над ними, приняли решение его выкорчевать и приговорить к огню, как ведьму гнусную и достойную всякого несчастья. И так по ярости народной он был искоренен, разрублен на тысячу кусков и сожжен.

А теперь вы расскажите своё.

Глава IX. Один из работников рассказывает повесть о воре

— Был, говорят, во флорентинских землях приходской священник по имени Арлотто[89]; средь изречений, оставленных им вместо завещания, было такое: «Хитря и надувая, проживу до мая, а надувая и хитря — проживу до января»[90]. Отец мой, человек, которому нравилось чужое, научил меня этому и заставил хорошенько запомнить, говоря, что тот, кто не умеет пользоваться хитростью и надувательством, не защитится от нищеты. Поэтому в течение моей жизни, вплоть до сего времени, я никогда не любопытствовал знать других примеров, кроме тех, что до этого предмета касаются, но всегда был усерднейшим наблюдателем всего, способного наставить меня в хитрости и надувательстве, так что вам не дождаться от меня иной повести, кроме как о подобных вещах, и поведать их я могу немало. Послушайте же историю, которая не заставит вас скучать, и узнайте, как премудрый плут умел отменно помочь себе и позаботиться о своей нужде.

В былые времена жил один мошенник, из тех, что ведут жизнь самую приятную, клянча милостыню под видом отставного солдата, или беглого раба, или полукалеки, а ввечеру собираются всей ватагой за трапезой, игрой и тому подобным. Он проиграл все, что нажил за месяц, вызывая жалость то в одном, то в другом своими плутнями в нищенском обличье, — а нажил он немало: так что, если он хотел остаться в деле и славе у товарищей, надобно было прибегнуть к обману другого разбора. Посему он положил намерение взяться за искусство тайного утаскиванья и учинить какую-нибудь ловкую проделку. Он приметил, что богатый торговец шерстью (в чью