Плебеечка, только что гордо под взглядами мужчин несшая своибожественные формы, съежилась при виде вылезшего из страшного лимузина инаправившегося прямо к ней красавца генерала. Приближался самый драматическиймомент ее маленькой жизни. «Помню, я еще молодушкой была» – так будет петькогда-то поближе к старости. Он взял под козырек и извлек из нагрудного кармана– нет-нет, дорогой читатель, – извлек книжечку с испепеляющейаббревиатурой: МГБ, Московская Геронтократия Блядожоров, что-то в этом роде.

На лице у нее вдруг россыпью выступили веснушки, проявилосьнесколько оспинок. Ничего, сойдет на сегодня.

– Простите за беспокойство, но с вами хочет поговорить одиниз государственных мужей Советского Союза.

Девушка так перепугалась, что не могла ни вымолвить слова,ни шевельнуть ногою. Нугзар мягко взял ее под руку. Он вообразил, что шеф вэтот момент уже законтачивает свою систему в кармане штанов.

– Вам не нужно ни о чем беспокоиться. Как вас зовут?

– Л-л-люда, – еле слышно пробормотала жертва.

Нугзар заметил, что за этой сценой внимательно наблюдаютпостовой милиционер и киоскерша.

– Не волнуйтесь, товарищ Люда, поверьте, нет никаких причинволноваться. Просто с вами хочет познакомиться... (подчеркнул голосоммногозначное слово, чтобы поняла, дура, просто выебать хотят, а не подрасстрел... ну, поняла?.. ну, не целочка же... нет, ничего не понимает,трясется идиотка...) хочет познакомиться один важный государственный... (чутьне сказал «преступник») деятель...

Он повел ее с осторожностью, словно больную. Открыласьдверь, но не в главной машине, а в сопровождающей. Очевидно, Шевчук уже сбегал,передал приказ быкам: благополучно доставить к соответствующему подъезду наКачалова. Очевидно, решено сначала к Хозяину с докладом, а уж потом, какскотина выражается, в царство гармоний.

Возле самой машины Люда вдруг взбрыкнула, вся вытянуласьстрункой да так заартачилась, что у Нугзара у самого шевельнулось нечто мужскоев «остывшей душе», однако тут же майор Галубик выскочил, ловко подсадил девицупод задок. Дверь захлопнулась. Нугзаровская часть операции благополучнозавершилась.

* * *

А мотоциклист с пассажиркой между тем мчались. Уродливая, сточки зрения какого-нибудь парижанина, Москва казалась им, двадцатитрехлетнемуи шестнадцатилетней, прекрасней и, уж конечно, загадочней любыхкинематографических Парижей. Эх, сейчас бы вместо Ёлки сидела бы сзадикакая-нибудь взрослая девка, думал Борис IV. Предположим, Вера Горда обнималабы меня за мускулы живота. А вот если бы вместо нашего Бабочки мчал бы менясейчас какой-нибудь известный спортсмен, предположим, чемпион по прыжкам ввысоту, моряк Ильясов, думала Елена Китайгородская, дочь поэтессы НиныГрадовой, то есть родная кузина нашего мотоциклиста. Вот такое тесноесоприкосновение со спиной спортсмена, разве это возможно? Обвив прелестнымируками мускулистого живота неродственного мужчины разве мыслим? Да и вообще,слово «обвив» – разве это существительное?

Сегодня оба обещали деду и бабке приехать на ужин вСеребряный Бор. У Ёлки был урок фортепиано в частном доме на Метростроевской, апосле урока, как договорились, Борис подхватил ее у метро «Парк культуры». Нитот ни другая, разумеется, не подозревали, что попали в фокус некоейвельзевуловской компании из бронированного автомобиля.

Проехали мимо первого в Москве высотного дома,шестнадцатиэтажной гостиницы «Пекин». Она была еще в лесах, однако огромныйпортрет Сталина уже закрывал окна ее верхней, башенной части. Тот же персонаж,по сути дела, присутствовал в любом московском окоеме, куда бы ни отлетало око.Там над крышами виднелся профиль, выложенный светящимися трубками, сямвздымалась парсуна – герой в мундире наконец-то приобретенного высшего титула –генералиссимуса отечески озирает веселящиеся под его сенью народы: «Сталин –знаменосец мира во всем мире!» Через пару недель, к 32-й годовщине Октября, ликего явится в самом зените московского небосвода среди фонтанов праздничногосалюта.

Когда в прошлом году Борис Градов вернулся из Польши, Москвакак раз пульсировала огненными излияниями. Вождь народов плыл над Манежной,подвешенный к заоблачным невидимым дирижаблям. Вокруг разрывались и вспыхивалитысячами многоцветные шутихи, которые давно уже утратили способность шутить, астало быть, и собственное имя в условиях грандиозных торжеств. Уже и слово«фейерверк» было к подобным зрелищам не применимо. В ходу был лишьвдохновляющий «салют» вместе с его могучими «залпами».

После четырех лет в лесах или на окраинах полусожженныхгородов старший лейтенант Градов даже несколько растерялся посреди столичноговеликолепия. Тысячи запрокинутых лиц с застывшими улыбками взирали нараспростертый в небесах цезарский лик. Цезарский, если не больше, подумалосновательно к этому моменту пьяный Борис. Разноцветные пятна, летящие по щеками по лбу, проплывающие иной раз розовые и голубые облачные струйки явнонамекали на небесное происхождение этого лика.

«Ах, какими красочными мы сделали наши празднества!» –громко вздохнула рядом представительная дама. Над верхней губой у неекрасовались, будто подклеенные, основательные черные усики. Борис потягивалшнапс из плоской, обтянутой сукном офицерской фляги. «Он на нас прямо как Зевсоттуда, сверху, смотрит, правда?» – сказал он даме. «Что вы такое говорите,молодой человек?» – с испуганным возмущением прошептала дама и стала от негопоскорее в толпе отдаляться. «А что такого я сказал? – пожал плечамиБорис. – Я его просто с Зевсом сравнил, с отцом олимпийских богов, развеэто мало?» Не переставая отхлебывать из своей фляги, он выбрался с Манежной наулицу Горького, то есть прямо к своему дому, где ждала его в любой день и часогромная и пустая маршальская квартира. Маршальская квартира! Маршал здесь вобщей сложности не провел и недели. Здесь жили чины помельче. Однажды вернулсяс тренировки в неурочный час, забежал в «библиотеку» (так все чаще здесьназывали кабинет отца) и остолбенел от стонов. На диване, распростертая, лицомв подушку, лежала мать: золотая путаница головы. За ней на коленях, врасстегнутом кительке трудился Шевчук. На лице застыла кривая хулиганскаяусмешка. Увидев Борьку, изобразил священный ужас, а потом отмахнул рукой: вали,мол, отсюда, не мешай мамаше получать удовольствие.

Пьяный старший лейтенант теперь, вернее, тогда, в мае сороквосьмого, то есть сразу по возвращении из Польской Народной Республики, где оногнем и ножом помогал устанавливать братский социализм, сидел на том же самомдиване, в темноте, тянул свой шнапс и плакал.

Здесь нет никого. Здесь меня никто не ждал. Она уехала исестренку Верульку забрала. Теперь живет в стане поджигателей войны. Не знаю,можно ли ее называть предателем Родины, но меня она предала.