Нугзар надел штатский макинтош, мягкую шляпу и поехал в«Советский спорт». Редактор там сразу же, похоже, описался от страха. Вскочил,зашатался, побежал куда-то, в коридоре закричали: «Тарасова к главному!»Прибежал какой-то завотделом. Вот товарищи из органов интересуются вашимавтором. Спокойно, спокойно, товарищ редактор, почему множественное число? Не«товарищи интересуются», а вот лично мне интересно, почему вы печатаете такогоЕвг. Евтушенко. Звонко пишет, говорите? Молодо, говорите, пишет? Любопытно,любопытно. Он сейчас здесь, говорите? А где же? Да вот он здесь, товарищгенерал, на лестнице курит. Позвать? Не надо. Просто покажите. Редактор личнооткрыл дверь на лестницу. Там стоял долговязый мальчишка в вельветовойкурточке, в кепочке-букле, торчал сизый от дыма нос, гордо позировали новыетуфли на микропорке. «Вот это и есть Евг. Евтушенко?» – «Так точно». –«Сколько же лет этому вашему Евг. Евтушенко?» Редактор дернулся из-за стола, потом,остановленный жестом грозного гостя, плюхнулся обратно в свое стуло. Труднобыло взирать на такого гостя из-за начальственного стола, хотелось навытяжку,по-курсантски. «Тарасов, сколько лет этому вашему автору?» У Тарасова лицонепроницаемое, даже презрительное: от страха, должно быть, утратил всякуюискательность. «Шестнадцать, – бормочет он, – или восемнадцать... Вовсяком случае, не больше двадцати...» – «Наверное, еще школьник?» –«Кажется», – с каким-то даже высокомерием прогундосил Тарасов.

Через коридор видно было, как кто-то сверху, из другойредакции, прошел мимо Евг. Евтушенко и как тот потянулся к прошедшему длиннойшеей, прозрачный зрачок блеснул неожиданно умудренной лукавинкой. Прошедшийхохотнул, что-то сказал, явно вдохновляющее, отчего Евг. Евтушенко сплясал налестничной площадке маленького трепачка-чечеточку: дела идут, контора пишет!

«Чем же вас подкупили его стихи?» – спросил Нугзар уТарасова. На главного редактора он уже не обращал никакого внимания. Тарасовсидел, как Будда, почти отключившись от действительности. Все-таки разомкнулуста: «Звонкостью такой... ну, молодостью такой...»

В этот момент Евг. Евтушенко прикончил папиросу каблукоммикропорки и заметил, что дверь в кабинет главного редактора открыта.Немедленно поспешил мимо по коридору в туалет и, проходя, заглянул в кабинет согромным, всеохватывающим интересом. Каков пацан, подумал Нугзар, и вдругсложилась другая оригинальная мысль: нет, такому в тюрьме явно нечего делать.

Тарасов тут вытащил из кармана бумажный лепесток. Вот, ещеодно стихотворение принес. Есть неожиданные рифмы... идейность безупречная...

Последнее стихотворение Евг. Евтушенко называлось «Судьбабоксера» и рассказывало о тяжкой судьбе американского атлета по имени Джин.

Вспомнил войну,

русского солдата,

Уроженца Сибири дальней,

который,

дружбе солдатской

в задаток,

Джину подарил

портрет

Сталина.

Ничего сейчас у Джина нет,

Только

этот

портрет!

Идет чемпион неоднократный,

Сер сквер.

А наверное, сейчас

бьют куранты

В Москве.

Там люди, как воздухом,

дышат свободой

Под знаменем

Сталинских светлых идей.

Там спорт —

достояние всего народа,

Воспитывает людей!..

«Где же здесь неожиданные рифмы?» – спросил Нугзар. Всяситуация вдруг показалась ему чрезвычайно забавной. Странная какая-тонеобязательность присутствует в этой россыпи обязательных слов. Неужели Берияэто уловил? «Неоднократный – куранты, сквер – Москве...» – пробормотал Тарасов.«Что?» – «Корневые рифмы». – «Ах да». Это поколение явно не собирается влагеря. На что они рассчитывают? На корневые рифмы? «Вы пока что, товарищТарасов, воздержитесь от напечатания этого стиха, – мягко посоветовалон. – Лады?» – «Как скажете», – сказал Тарасов. «Ну, просто до моегозвонка, пока не надо. Стихи, ей-ей, не испортятся за пару недель. Помните, какодин поэт сказал: „Моим стихам, как драгоценным винам, наступит свой черед“?»

Тарасов проглотил слюну, отвлекся взглядом в угол: видуподавать нельзя, что помнишь запрещенную Цветаеву. Наверное, думает: ну ичекисты пошли с такими стишками на устах. Не знает этот Тарасов, что я росрядом с поэтами. Там, рядом с поэтами, и вырос в убийцу. Такой, стало быть,облагороженный вариант душегуба.

За две недели Берия, разумеется, и думать забыл об авторестихов «На Красной площади». Приближалось главное событие 1949 года, испытания«устройства» в Семипалатинске. Несколько раз собирали актив засекреченныхученых, накручивали кишки на кулак. Совершили поездку по объектам. Проверялисхему агентуры влияния в западных средствах массовой информации. Если испытаниепройдет успешно, надо будет, чтобы об этом, с одной стороны, никто не узнал, ас другой стороны, чтобы узнали все. Хозяин не раз намекал, что от испытаниязависит новая расстановка сил на мировой арене. Возможно наступление по всемуфронту.

В утренней почте Берии всегда присутствовал «Советскийспорт». Иной раз он вытаскивал его из кучи газет, быстро заглядывал в сводкуфутбольного чемпионата – как там возлюбленное «Динамо» крутится, хлопал ладоньюпо краю стола то с досадой, то с удовольствием и тут же отбрасывал органГоскомитета по физкультуре. Однажды Нугзар для собственного алиби все жеупомянул о посещении редакции – сделал он это именно тогда, когда шеф былменьше всего расположен говорить о чем-нибудь, кроме «устройства». ОднакоЛаврентий Павлович тут же его перебил: «О чем ты говоришь, генерал? Да пошел онна хер, этот гамахлэбуло Шевкуненко!» Из этого можно было сделать вывод, чтотот приступ необъяснимой ярости в адрес поэта, скорее всего, относится кчудачествам среднего возраста, что все это надо забыть в той же степени, как неследует держать в уме разные прочие эскапады сатрапа, и уж во всяком случаемолодой Евг. Евтушенко может пока что благополучно трудиться над своей«корневой рифмой» во славу завоеваний революции.

* * *

Он просто сделал из меня своего холуя, думал Нугзар, следя вщелку за тоненькой фигуркой с торчащими накладными плечами, просто потакателясвоим гнусным причудам, хоть и просит всякий раз помочь ему «как мужчинамужчине». Тут перед станцией метро загорелись фонари.

– На! – сказал Берия. – Вот, полюбуйся, какаяпрелесть! Я просто влюблен!

– Что «на»? – спросил Нугзар.