Ирены Кете, вышедшая замуж за красавца Лео Кона, уже училась на швею. Подруга Рене тоже в тайне училась шитью, как и ее сестра Гита. Поскольку Ирена была еврейкой, учеба в колледже и вообще любые курсы были ей недоступны; но она знала одну портниху, полячку, которая была замужем за братиславским евреем. Женщину лишили права на работу, но она тайком обучала швейному мастерству всего за 5 крон в день. Браха присоединилась к обучению.

Мать не научила Браху шить, да ее это и не интересовало, в отличие от младшей сестры Катьки. Катька Беркович была способной девушкой. Она усваивала швейную технику быстрее Брахи, и ей особенно хорошо давались пальто. Сестры дополнительно занимались с отцом, которого глубоко волновало стремительно ухудшающееся положение евреев в Словакии, и который во что бы то ни стало хотел защитить детей. Он выделял время и на обучение швейному мастерству старшего сына, Эмиля, поскольку продолжать образование Эмиль не мог.

В «подпольном» кружке шитья девочки встретили новую подругу. Это была молодая еврейка по имени Рона Бози. Рона бежала из Берлина, спасаясь от нацистских преследований. Она была чудесной подругой, всегда готовой протянуть руку помощи, когда у кого-то возникали проблемы с шитьем.

Alles verwenden nichts verschwender – Все используется, ничего не выбрасывается{71}.

На домашнем фронте женщинам, столкнувшимся с нехваткой материалов, пришлось работать в два раза больше прежнего. Фартук домохозяйки стал своего рода униформой. Несмотря на то, что фартуки в книгах и журналах были цветастые и женственные – даже если сшиты из старых рубашек или скатерти, было очевидно, что это все-таки защитный предмет одежды, а не декоративный{72}. Фартуки, дошедшие до нас из Германии военных времен, грязные, дырявые, с заплатками – со следами частого использования{73}. Даже пропаганда не могла скрыть реальность тяжелого труда и нехватки материалов.

Задолго до полной военной мобилизации Германия начала махинации с финансовыми и материальными ресурсами. Это необходимо было для ускорения процесса перевооружения, в результате чего гражданские лица столкнулись с нехваткой материалов. Восполнить нехватку должно было награбленное и ликвидированное имущество. Однако в 1939 году в Германии началось нормирование еды, незадолго до вторжения в Польшу.

Нормирование одежды началось два месяца спустя, 14 ноября, хотя купоны на одежду датируются начиная уже с 1 сентября. С купоном обычный гражданин получал сотню баллов в одежной книге купонов на год вперед. Поскольку пальто или костюм стоили 60 баллов, средств на обновление гардероба практически не оставалось. Нацистские женские организации убеждали домохозяек использовать легкодоступную синтетическую ткань в качестве альтернативы натуральной ткани, которую было сложно раздобыть.

Чтобы облегчить давление на фабричное производство одежды, правительство советовало обращаться к услугам надомных швей и портних, только не евреек, конечно же. Различные женские группы предоставляли доступ к базовым курсам, в том числе курсам шитья. Также женщинам рекомендовали перешивать старые вещи или, по возможности, шить новые самостоятельно, чтобы не напрягать перегруженную индустрию. Надо было беречь каждый кусочек ткани, ни за что не выбрасывать. Поскольку шелка и хлопка становилось меньше, швеям приходилось вытягивать нити из кромки или повторно использовать прихваточные нити.

В помощь швеям на дому в швейных журналах часто можно было найти выкройки. Чем дольше шла война, тем хуже делалось качество бумаги, и это было заметно. Чтобы сэкономить бумагу, выкройки часто печатали одну поверх другой, и для их расшифровки требовались хорошее зрение, знание геометрии и безграничное терпение.

Конечно, нехватка одежды коснулась всех в разной степени. Элитные жены нацистов совершенно не ощущали на себе последствия абсурдной системы нормирования. В январе 1940 года Магда Геббельс отправила личного секретаря обжаловать вычитку шестнадцати баллов из ее купонной книжки за три пары чулок. Магда утверждала, что это не личная покупка, потому что чулки нужны ей для работы медсестрой. В следующем месяце обувной производитель Вильгельм Брейтшпрехер, считающий «Кайзер» одним из прежних клиентов, набрался смелости написать фрау Геббельс, что не может приступить к изготовлению ее ботинок из крокодильей кожи, пока не получит нужные купонные карточки{74}.

Жены высокопоставленных нацистов и лидеров партии чувствовали, что они выше закона, потому что нормирование одежды их не касалось, и тайком продолжали покровительствовать еврейским портнихам{75}. Именно это ощущение привилегии потом мотивировало Хедвигу Хёсс собрать собственную группу портних, когда ее муж стал комендантом Освенцима. Не могла же она допустить понижение стандартов. Кто бы ни шил ее одежду, нужно выглядеть опрятно.

«Мы организовали еврейские мастерские с талантливыми еврейскими рабочими, так на немецкое производство не будет оказываться такого давления», – Ханс Франк{76}.

Ирония политики Entjudung и ариизации состояла в том, что в Германии и на оккупированных территориях быстро обнаружили острую нехватку талантливых рабочих, способных управлять новоприобретенными бизнесами. Нехватка рабочих рук во всех сферах, которые, как полагалось, «очистили» от евреев, усугублялась ненасытностью немецкой армии и недостатком бойцов на разных фронтах. Таким образом, нацисты, при помощи законов выгнавшие портных вроде Гуни и Марты с работы, столкнулись с нехваткой швей и портных. В некоторых регионах открылись интенсивные курсы шитья для неевреев, но это едва ли могло решить проблему в краткосрочной перспективе.

Ответ был простым и страшным: принудительный рабский труд.

«Призыв» к принудительному труду мог прийти в вежливой форме – письмом или публичным объявлением имен. Или же человека могли просто схватить на улице или дома, на глазах беспомощной семьи. Начали с мужчин и мальчиков.

Эмиль, брат Брахи, учившийся швейному мастерству у отца, получил повестку, по которой ему вместе с другими мужчинами-евреями надлежало отправиться на работы в Жилину, словацкий город в сотне с лишним километрах от Братиславы. Другой информации не было. Родные больше никогда его не увидели. Ему было всего восемнадцать. Он не прожил даже нескольких месяцев после получения повестки. У него нет своей могилы, только печальный мемориал всем погибшим в лагере смерти Майданеке{77}.

Отец Ирены вместе с тысячами других евреев оказался в построенном на скорую руку рабочем лагере Середи, в часе езды к северо-востоку от Братиславы. Были и другие лагеря, управляемые словацкими фашистами, – Выгне и Новаки. Согласно законам «еврейского кодекса», разработанным Дитером Вислицени и словацким правительством, всех евреев от 16 до 60 лет можно было отправить на работы по указу министерства. Когда у власти оказался Глинка, Шмуэля Рейхенберг отправили изготавливать ботинки и сапоги в Середи. В других мастерских лагеря изготавливались мебель, одежда, даже игрушки. Работа Шмуэля была настолько высокого качества, что его сделали личным бесплатным сапожником начальников лагеря. Ему предоставляли оборудование и материалы, а когда все