– Да, преподы тоже люди! Кто бы мог подумать?

Баб-Ягун тронул Таню за плечо.

– Тань, тебя вон с того стола зовут! – сказал он.

– Меня? Кто? – удивилась Таня.

Она подняла голову и увидела, что ее манит к себеЛукерья-в-голове-перья. Она встала и, на всякий случай улыбаясь, подошла кстарухе.

– Ишь ты, смуглая какая! Феофил Гроттер-то не твой ли будетдед? – спросила Лукерья.

– Мой.

– Как же, знавала я старика… Всем молодцам был молодец, датолько вот характер был треснуть какой паршивый!

– Faber est suae quisque fortunae[3] – полыхнув искрой,сказало кольцо.

Лукерья-в-голове-перья расхохоталась. Единственный желтыйзуб запрыгал у нее во рту, оказываясь в самых невероятных местах: то сверху, тоснизу, то вовсе пропадая где-то под крючковатым носом.

– Узнаю милого по походке, а старого скрипуна по перстенькуда по латыни… – сказала старуха. – Так, значит, ты Таня? Наслышана я отвоих подвигах. Учиться-то успеваешь?

– Успеваю, – ответила Таня.

Ее всегда ужасно раздражали вопросы про учебу. И непотому, что она училась плохо. Как раз совсем неплохо. Просто в этом вопросебыла какая-то дежурность. Тане казалось, его задают от незнания, что еще можноспросить у подростка, и ответ на него забывают через пять минут. Она обещаласебе, что, когда ее совсем достанут, она тоже будет спрашивать у взрослых: «Работатьуспеваете?» – «Да!» – «Продолжайте в том же боевом духе!»

– Без родителей-то тяжко, чай? – спросила Лукерья.

– Лучше не бывает! – с вызовом сказала Таня.

Быть сиротой вдвойне тяжело. Мало того, что ты лишен самыхблизких тебе людей, но и вынужден отвечать на идиотские вопросы и выслушиватьпритворные сочувствия.

Старуха проницательно взглянула на нее.

– Ишь ты, гордая! Оно и верно, нечего перед всяким душуоткрывать. Только ты ее откроешь, душу свою, а тебе туды раз и тьфу! Обидно! Ужя-то знаю, об чем говорю, – одобрительно сказала Лукерья.

Она вытащила деревянную табакерку с портретом какого-тостарика (на миг у Тани мелькнула мысль: а вдруг это Древнир?) и открыла ее. Изтабакерки выскочил крошечный черный кот и, на бегу увеличиваясь, помчалсядразнить Сарданапалова золотого сфинкса, который был слишком велик и под столникак не пролезал.

Лукерья-в-голове-перья понюхала табак.

– Не думай, Танька, что я тебя просто так позвала, чтоб вране твоей пальцем своим заскорузлым поковыряться. Хочу я тебе подарок сделать.Чай, нечасто ты подарки получаешь. На-ка вот! Они тебе еще сгодятся! –старуха не выбрасывала искр, не произносила заклинаний, да только вдруг самисобой в руках у нее оказались полотенце и деревянный гребень.

– Не надо, я не возьму, – сказала Таня.

– Бери, не отказывайся! Чай не ворованное дарю, свое! –велела Лукерья.

Пока Таня сомневалась, стоит ли ей принимать подарок,золотой сфинкс Сарданапала зарычал и прыгнул на кота. Стол, за которым сиделиЖикин, Попугаева, Лиза Зализина и несколько магов-первогодков, опрокинулся.Выскочивший из-под него кот бросился к Лукерье. За ним по пятам, пылая отярости, мчался сфинкс.

Лукерья-в-голове-перья притопнула костяной ногой. Кот,уменьшаясь на бегу, прыгнул к ней в табакерку и исчез. Повторно одураченныйсфинкс проехал лапами по плитам и ретировался ни с чем. Пока пораженная Таняприходила в себя, старушка сунула ей в руки гребень и полотенце, захлопнулатабакерку и неторопливо отошла.

Едва Таня вернулась к Ваньке и Баб-Ягуну, к ней,запыхавшись, подскочила озабоченная Ягге.

– О чем с тобой Лукерья-в-голове-перья говорила? –зашептала она.

– Да ни о чем. Вначале о деде моем, потом полотенце игребень подарила. А что, не надо было брать?

Ягге вздохнула. Тане показалось, что с облегчением.

– Да почему ж нельзя? Недаром люди говорят: дают – бери,бьют – беги. Лукерья-то старуха незлая, вот только вещунья. Окромя нее, такихвещуний в мире уж и не осталось. Как скажет, так и сбудется. Не вдоль, не поперек,а в самую сердцевину словом попадет! Ничего она тебе не говорила? Вспомни!

Таня честно задумалась.

– Да нет, вроде ничего такого… Ягге, а как она колдует безкольца, без заклинаний?

– А так и колдует. Все настоящие ведьмы только так иколдуют, из сердца… Кольцо-то да палочка волшебная, чай, для дураков делались.Где им, дуракам, сотни лет сердце развивать да доброту в себе копить – взялипалку, кольцо нацепили да пошли дрова ломать… Коли Лукерья тебе ничего несказала, знать, оно к лучшему, – проговорила Ягге и отошла.

А у Тани в памяти, как всегда с опозданием, всплыли словаведьмы. «Они тебе еще сгодятся!» – произнесла Лукерья, давая ей гребень иполотенце. Да только стоит ли считать это предсказанием? Может, старуха толькохотела сказать, что гребнем она будет расчесывать волосы, да и полотенцетоже пригодится?

И не странной ли была история с котом, на которого сфинкснапал именно в минуту, когда она уже отказалась от подарка? Вот и ломай себеголову. Не жизнь, а сплошные загадки.

* * *

Вечером, когда довольные баб-ёжки разъехались, во двор школыволшебников вышел Тарарах. Некоторое время питекантроп, покачиваясь, стоялпосреди двора и двусмысленно щурился на луну, а потом, обращаясь к БольшойБашне, потребовал:

– Тибидохс, Тибидохс, встань к лесу задом, ко мне передом!..

Каменная громада осталась неподвижной, однаковпечатлительному Тарараху почудилось, что своды башни презрительно дрогнули, атонкий, издали похожий на сломанную дужку от очков шпиль на крыше раздвоился.

– Эх ты! Какая ты после этого избушка! Ты ж целыйизбенций! – укоризненно сказал преподаватель ветеринарной магии иудалился, сильно кренясь назад.

Дядя Герман выглянул в окно и передернулся от омерзения.Природа пребывала в полуденном мажоре и благоденствии. В воздухе кружилсятополиный пух. По липким толевым крышам гаражей прогуливались голуби. Любогодругого такое зрелище умилило бы, но дядя Герман не ощутил ничего, кромесильнейшего раздражения.

Последние дни яркий солнечный свет почему-то вызывал у негорезь в глазах. Даже по коридорам Думы он ходил в темных очках, как скрывающийсямагфиози.