— А ты вот говорил, что тут в Голейе тоже был такой заяц. Да еще говорят, тут в горах столько кладов, золота и серебра! Вот бы нам малую толику! А? Как ты думаешь, Пер? — сказал капитан, опять желая вызвать Пера на рассказ.

— Ну, капитану-то нет нужды в этом; своего добра довольно! — отозвался Пер. — А вот такому бедняку, как я, хорошо было бы, да не дается он, клад-то!

— Диво все-таки, что ты еще не добрался хоть до какого-нибудь! — продолжал капитан.

— А как добраться? — спросил Пер. — Копать да рыть тут в горах, как старик Джон Гауген, мало толку будет.

— Ну, есть другие способы добыть клад! — заметил капитан с таинственным видом. — А если попасть в милость к горным ведьмам? Ты же в молодости парень был хоть куда! Мог бы надеяться!

— Хе-хе-хе! — засмеялся в бороду Пер, очень довольный шуткой капитана насчет его привлекательной наружности. — Мне этого в голову не приходило. Я во всю жизнь не видал ни одного тролля, никаких духов.

— Но в старину возле Голейи таки водилась горная старуха? — сказал капитан.

— Ну, это старая сказка, вот и все. Я много такой чепухи слыхал, да не верил в нее, — ответил Пер.

— Но ты хорошо знаешь все эти истории; ты ведь давно тут трешься в этих местах. Расскажи же! Вот этот господин из города (он указал на меня) страсть любит такие истории.

— Вот что? Рассказать отчего не рассказать, только я-то не верю ничему, — заверил Пер и начал. — Вам с вашего места, пожалуй, видны те горы. Они на юг от макушки Голейи. Там есть два горных кряжа; зовут их Большой кряж и Малый кряж. И там много старых брошенных рудников, а серебра и всяких сокровищ еще, говорят, непочатый угол. Только не даются они, — в кряжах-то, говорят, живет старая горная ведьма. Это все ей принадлежит, и она стережет свои богатства, как дракон. Она куда богаче короля Конгсберга. Раз, когда у того уж больно много повыгребли из горы серебра, он явился в рудник и сказал людям: «Скоро мне невтерпеж станет! Этак вы разорите меня вконец! Перебирайтесь лучше к сестре моей Гури Кнутан в Голейю, она вдесятеро богаче меня!»

— Так Гури Кнутан сестра и короля Эгеберга! — сказал я.

— Короля Эгеберга? Это какой такой? Из Христиании, что ли? — спросил Пер.

Я рассказал ему предание о короле Эгеберге и о его переселении к брату в Конгсберг, когда возле него в Христиании подняли в 1814 году[21] такой шум и гам, что он не выдержал.

— Ну, тогда он брат и горной старухи, про которую я рассказываю, — наивно согласился Пер. — Я тоже слыхал про одного горного короля, который переселился, потому что не вынес шума и грохота. Но этот был отсюда, из наших мест. Был ли это муж старухи или другой кто — не знаю, но уж, наверно, один из этой породы горных богачей. Когда только начинали рыть рудники в Скаугском поле, жила там у Лангесейского ручья, что протекает между Согне-долиной и Тюристрандом, одна женщина; звали ее Реннау. Раз, около Иванова дня, рано утром она полоскала в ручье белье. Глядит, а на самом дне-то все серебро, серебро… Тут и блюда серебряные, и ложки, и всякая посуда… Лежит все на дне и так и блестит на солнышке. У нее даже в голове помутилось от такого богатства. Кинулась она домой за лоханкой, чтобы все забрать, прибежала назад, а серебра и след простыл. Ни единой серебряной монетки не осталось, одна вода блестит, переливается по камешкам. Вскоре затем начали там добывать медную руду. Пошел стук, гром с утра до вечера. Поздно вечером Реннау ходила к ручью. Глядит, навстречу ей едет на большой черной лошади толстый человек. А впереди него целый обоз возов с разным добром и стадо овец и другого скота.

«Здравствуй, Реннау! Я переезжаю!» — говорит он. — «Вижу, вижу, а зачем?» — спрашивает она. — «О, вы такую стукотню подняли тут, что голова трещит. Мне невтерпеж; переезжаю к брату в Телленмаркен. Но послушай, ты, Реннау, зачем ты такая жадная? Увидала в ручье серебро и захотела всю мою посуду забрать. А не жадничала бы, взяла бы, сколько могла в подол, и было бы у тебя серебро!»

— С тех пор, — продолжал Пер, — ничего такого и не слышно в этих краях. Либо взаправду те переехали, либо прячутся. Пожалуй, эта чертовщина и не смеет теперь появляться, потому что народ перестал верить в нее.

— А ведь ты и сам не знаешь, какую истину сказал! — воскликнул капитан. — И поумнее нас с тобой люди говорят то же самое. Ну, а ты все-таки рассказывай, что знаешь про своих троллей!

После многократных понуждений капитана Пер далеко за полночь занимал нас сказками, преданьями и рассказами о своих охотничьих приключениях. Время от времени и капитан со своей стороны рассказывал какую-нибудь историйку, которая обыкновенно заключала кое-какие колкие намеки на того или другого ушедшего от выстрелов Пера Мишку. Пер в ответ на это неукоснительно корчил самые невинные рожи и почесывал у себя за ухом. Капитан же иной раз, лукаво подмигивая, приговаривал: «Это ты на свой счет запиши, Пер Сандакер!»

Около полуночи мы улеглись перед огнем на скамьях и вздремнули. Когда мы проснулись, Пер объявил, что пора идти на ток. На дворе было изрядно холодно, снег подмерз и хрустел под ногами. Зато небо было совсем весеннее, ясное, голубое, легкие облачка, плывшие с юга, предсказывали, что ночной холод долго не продержится. Месяц низко стоял над горизонтом и вместо того, чтобы светить нам в нашем ночном странствии, только отбрасывал мягкий свет на далекие взгорья и верхушки дерев, и, просвечивая между стволами сосен, погружал все окружающее в фантастический полусвет, удлинял тени до бесконечности, рисовал сказочные силуэты между стволами, и лес от этого становился таинственным, глубоким, страшным.

Безмолвие леса нарушал только нежный утренний гимн реполова.

— Вот уж запела самая ранняя из пташек! — сказал Пер. — Скоро весь лес оживет; надо торопиться.

— Время есть, милейший! — сказал капитан. — Глухарь охотнее всего токует на взгорье между нами и Лендальским болотом, да я думаю, что сегодня ничего не выйдет — слишком холодно.

— Утром станет теплее, —