в воздухе и шарахнулся не на высокую сосну, как мы ожидали, а на сломанную, которая склонилась над болотом.

В самом деле, птица была великолепная, настоящий великан. Она сидела на голой ветке, блестя на солнце своей светло-зеленой отливчатой грудью. Следом за ним явилась самка и села на верхушку над нашими головами. В ту же минуту глухарь раздул перья, распустил крылья по ногам и, надувая зоб, сделал несколько шагов по ветке и затянул свою песню, распустив хвост веером. Я стоял, приложив палец к курку, напряженно выжидая решительного момента, когда он развернет крылья для полета: тогда легче было попасть в него на таком дальнем расстоянии. Под лопотанье самки он дощелкал до конца и уже отбил удары, как вдруг у меня под ногой хрустнула ветка. Самка издала резкий предостерегающий звук, но старик вошел в такой азарт, что пропустил мимо ушей добрый совет и продолжал свое, пока верная его подруга не снялась с места и не подлетела к нему вплотную, точно желая столкнуть его с ветки. Очнувшись от шума ее крыл, старик распустил свои, готовясь сняться, но я спустил курок, и огромная птица кувырком полетела вниз. Агония была коротка — всего два-три трепыханья крыл.

Пер прыгнул за птицей в болото, схватил ее, и лицо у него вытянулось от изумления, но вслед за тем все осклабилось. Он покачал головой и сказал:

— Скажи кто другой — не поверил бы, будь то хоть сам капитан. Ведь это — он сам! Я узнаю его по клюву: такого желтого, крючковатого, толстого нет ни у одного глухаря. Глядите, грудь-то какая зеленая, так и отливает, и какой тяжелый, грузный! — продолжал Пер почти с детской радостью, взвешивая его на руке. — Право слово, с полпуда будет! Вот так выстрел! Капитан-то, капитан-то обрадуется! Го-го, вы там! — закричал он, так что эхо прокатилось по горам. Скоро на болоте показался капитан с парнем, державшим собак. У каждого было по глухарю. Пер с торжеством приподнял нашу добычу и крикнул им еще издалека:

— Вот он, старик-то наш, капитан!

— Что ты болтаешь? — воскликнул тот и кинулся к нам. — Это старик? Вот так дело! Ну, его помянуть надо! — воскликнул он, вынул из ягдташа фляжку и серебряную чарку, налил, отпил сам и передал нам.

— Ну что, не говорил я, что капитан обрадуется? — ухмыляясь и поблескивая глазами, сказал Пер и отпил здоровый глоток из чарки. — Да, теперь, как мы покончили с этим чертом, веселее будет на току!

Обменявшись рассказами о наших приключениях, мы спустили свору. Улюлюканье наполнило лес. Скоро собаки залились по следу. Эхо вторило собачьему хору, а сердце так и прыгало от всех этих звуков, разносившихся в серебристом утреннем воздухе.

Лопотун-Гусиное яйцо

Жали на поле пять баб; все были бездетные, и всем хотелось ребеночка. Вдруг видят в поле огромное гусиное яйцо, чуть не с человечью голову.

— Я первая увидала! — сказала другая.

— Нет я, я первая! — завопили остальные. Слово за слово, и так они разозлились, что вот-вот вцепятся друг в дружку.

Но наконец как-то столковались и порешили, что яйцо будет общим, и они сообща, поочередно, высидят его.

Первая сидела на яйце неделю, важничала и била баклуши, а другие работали и за себя и за нее. Под конец одна из тех принялась язвить ее.

— Небось и ты до срока не вылупилась! — сказала та, что сидела на яйце. — А только сдается мне, что из яйца-то скорее выйдет человек; чудится мне, в нем кто-то лопочет: «Селедки, каши, каши с молоком!» Вот теперь поменяемся, ты будешь высиживать неделю, а мы тебя кормить!

Когда и пятая отсидела свою неделю, она явственно расслышала, как птенец лопочет в яйце: «Селедки мне, каши, каши с молоком!» Она взяла да проколупнула дырочку в скорлупе, и вот вместо гусенка оттуда вылез ребенок, урод ужасный, с огромной головой и маленьким туловищем, и, как вылез, сейчас же залопотал: «Селедки мне, каши, каши с молоком!» Так они и прозвали его: Лопотун-Гусиное яйцо!

Сначала-то они были рады и такому уроду. Да ненадолго! Он стал таким обжорой, что поедал все, что у них было. Сварят они горшок киселя или каши, думают — на всех шестерых хватит, а он враз один все слопает. И не захотели они держать его больше при себе.

— Я еще ни разу сыта не была с тех пор, как этот оборотень вылупился! — сказала одна. А Лопотун-Гусиное яйцо как услыхал, что и другие говорят то же, сказал, что обойдется и без них. Коли им его не нужно, так и ему их не нужно! И ушел со двора.

Долго ли, коротко ли шел, пришел во двор к мужику, — а двор-то лежал в каменистом поле, — и просит работы. Мужику нужен был батрак, он взял его и велел ему убирать камни с поля. Лопотун-Гусиное яйцо давай таскать камни один за другим, и малые и большие, даже такие, что на нескольких лошадях не увезти бы, и все их в карман себе клал. Живо покончил все и спрашивает еще дела.

— Да ты же должен убрать все камни с поля! — сказал крестьянин. — Нельзя же кончить, если даже и не начал.

Лопотун-Гусиное яйцо сейчас в карман за камнями и в минуту целую гору из них сложил. Увидал мужик, что дело-то и впрямь покончено, и рассудил, что с этаким батраком силачом надо держать ухо востро. Однако позвал его в дом; «Пора поесть», — говорит. Лопотун-Гусиное яйцо был того же мнения и съел в один присест все, что было приготовлено и для хозяев, и для работников, и все-таки сыт не был.

«Ну, на работу-то он ретив, да такой обжора, что твоя пропасть без дна! Не успеешь оглянуться, слопает и тебя самого со всем добром!» — подумал хозяин и сказал батраку, что больше дела для него нет и ему лучше всего отправиться прямо к самому барону во двор.

Лопотун отправился туда и сейчас же нанялся в работники, — там было вдоволь и еды, и работы. Взяли его служить на побегушках и помогать девушкам таскать воду, дрова