Кроуфорд голосом настолько будничным, словно они обсуждали погоду. — Он помог нам, не остался в стороне. Славный парнишка.

— Ага, настоящий герой. Который почему-то тихарился за нами по лесу с топором в руках. Если мы говорим о ставках, то я ставлю на то, что парнишка ждал лишь темноты да удобного случая.

Оливер понял, что затаил дыхание и не дышит. Попробовал заставить себя сделать вдох, но не смог.

— Твои догадки так же хороши, как и мои, — сказал Кроуфорд с лёгким нажимом в голосе. — Как по мне, он взял топор и пошёл за нами, чтобы помочь, если будет нужно. Так и случилось.

— Настоящий маленький герой. Прямо как мы с тобой, да?

Скрипнула скамья, на которой кто-то сидел, скрипнул пол, на который кто-то встал, и Оливер сжался от ужаса. А потом Страж Сивард сказал:

— Но я позволю тебе выбирать нашу версию, Одноглазый. Я не жадный.

И они оба вышли прочь.

Оливер продолжал лежать с закрытыми глазами, стараясь не двигаться и лежать ровно. Левое колено чесалось все сильнее.

Оливер мог спать, но сны не приносили облегчения. Снова и снова ему снилось, как тело кащия разлетается на куски. И как оно собирается вновь.

«Обманка на дурака. Не только голова, но все тело».

Во сне Оливер пытался кричать, сообщить ведущим обречённый бой стражам свои догадки, но стоило ему отрыть рот, как из него потоком текла болотная грязь вперемешку с травой, ветками и мелкими камнями.

А потом множество каменных лап вырастало из земли вокруг него, хватало за руки и за ноги, тянуло, рвало, сминало, и Страж Гарет кричал от боли, а Оливер продолжал ломать его сотканное из сухого хвороста тело, пока оно не прекращало похрустывать и не рассыпалось в труху.

— Ублюдок! — закричал Сивард и побежал вперед, разрубая с невиданной яростью все, что вырастало из-под земли, все, что было вокруг и могло бы быть сердцем чудовища. Безрезультатно.

Чёрный платок упал на шею Стража, и было видно, как слюна стекает по обезображенному лицу, точно у бешеного пса, загнанного в угол.

Кроуфорд же пробежал несколько шагов вперёд и вонзил меч в землю у себя под ногами. И точно из раны, потекла из под меча трава, вырастая верёвками, оплетая тело старого Стража, утягивать вниз, пробираясь ко рту, ушам, пустой глазнице.

В этот момент Оливер всегда бежал. Иногда к старику-Стражу, иногда прочь от него и чудовища, но всегда оказывался рядом с ним и всегда слышал уверенный голос.

— Бросай топор! Держи!

А затем старик вытаскивал из своей сумки стеклянное сердце и протягивал ему. Сердце билось, истекало кровью. В самом центре его был вбит большой, железный гвоздь и от этого места разбегались по всему сердцу трещины, а стоило Оливеру взять его, как оно тут же разлеталось на сотни холодных, обжигающе холодных осколков.

И старая детская кукла горела и смеялась ему в лицо тишиной.

Оливер знал, что у него больше нет правой руки, но ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с силами, убрать одеяло и посмотреть. Её действительно не было и это показалось ему странным: завораживающе жутким, но в то же время чем-то будничным и можно даже сказать естественным.

Он накрыл культю одеялом, и какое-то время просто лежал и смотрел в потолок, потом снова откинул одеяло в сторону, дотронулся до розовой кожи чуть ниже локтя. Странно и неправильно.

У него больше не было правой руки.

Оливер какое-то время гладил культю, словно в этом был какой-то смысл, а потом перестал, хотя и в этом смысла было не больше. Все вокруг казалось Оливеру ненастоящим, будто бы плывущим немного отдельно от него. Словно он и не живет, а смотрит на свою жизнь изнутри своего тела. Еще он хотел заплакать, но при этом не хотел, и так и лежал, смотря в потолок и стараясь не моргать, пока глаза не заслезились. Но это было не то.

Оливер вновь прикоснулся к обрубку, чувствуя, как все сжимается внутри, после чего вновь накрыл его одеялом.

У него не было правой руки. Как странно.

Его перенесли домой, к отцу и Абби, чтобы освободить место для тех, кому еще может потребоваться помощь. Оба Стража оставались у ведьмы, как если бы имдосталось сильнее, чем ему, но Оливер ничего не говорил по этому поводу. Собственно, ему и не с кем было поговорить: отец приходил кормить его и менять постель и делал все то, что должен был делать, но они не разговаривали, а лишь обменивались словами, когда в том была необходимость.

Абби… она не приходила. Вообще больше не покидала дом, а может быть даже и своей комнаты. Оливер слышал, как иногда она кричала и плакала по ночам, и как отец успокаивал ее.

Когда Оливер только смог поднять себя на ноги, он первым делом зашел к ней. Она выглядела обычно, как раньше, до того, как все это случилось. Он улыбнулся ей. Абби не закричала, нет, вообще не проронила ни звука — лишь сжалась в комочек, но взгляд, с которым она смотрела на него, сделал неправильными все те слова, что он хотел сказать. Оливер постоял немного перед ней в молчании, а после вышел из комнаты, не оборачиваясь, понимая, что внутри нее что-то безвозвратно сломалось, и лучше уже не будет. Через несколько дней по глазам отца стало ясно, что это понял и он.

Оливер пролежал в кровати еще несколько дней, прежде чем ему было позволено выходить, и за это время никто не пришел его навестить. Когда он все же показался из дома, все деревенские ребята мигом окружили его, даже Маркас среди прочих, и засыпали вопросами: про Стражей, про кащия, про лес и битву. Была пара вопросов о руке, но никто и словом не спросил про Абби, и Оливер догадался, что они все знают. Но все равно стояли рядом с ним, хлопали его по плечу, а когда Нокс и Грант стали называть его героем, все лишь кивали головами и задавали новые вопросы. После того дня Оливер не выходил из дома, пока однажды утром не услышал стук топора.

В тот момент он не спал уже часа два, а может даже и больше, бесцельно глядя в потолок и прислушиваясь к шороху на кухне, где отец готовил им завтрак. Для хромого кузнеца он действовал на удивление тихо. Абби все еще спала — Оливер знал