Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что онвыиграл приз, и спросили, что он хочет.

- И что он сказал? - спросил Гэррети. Ему вдруг показалось,что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.

- Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить смертвецом, но мы ничего не слышали.

- А потом? - спросил Пирсон.

- Не помню, - равнодушно ответил Стеббинс.

Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто егозасунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаяннокаркнул, как умирающий ворон. "О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, -подумал Гэррети. - Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста".Карабины взорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красныхбрюках и белой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о комбеспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин- что-то вроде этого.

Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спроситьу Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети сноваостался один.

Девяносто продолжали путь.

"Не говорите правду, и тогда вы не будете отвечать запоследствия".

Боб Баркер

Без двадцати десять этого бесконечного дня первого маяГэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получилипропуск после парня в футболке - Гэррети едва это заметил. Он изучал себя.Голова - немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище- с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенномконцентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал - как далеко ногимогут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командоватьими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяноевместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концов остановятся?

Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он былдовольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Леваяступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испыталукол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он ненатер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столькоже, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. Вполном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса,завязался снова.

Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97,происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большойпримесью цветной крови.

- Тебе ставили когда-нибудь клизму? - неожиданно спросилПирсон.

- Клизму? - Гэррети задумался. - Нет, по-моему.

- А вам? - спросил Пирсон остальных. - Признавайтесь.

- Мне ставили, - смущенно признался Гаркнесс. - Один раз наХэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.

- И тебе понравилось?

- Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают квартутеплой воды?

- Моему брату, - грустно сказал Пирсон. - Я спросил этогомаленького засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещалапоставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.

- Какая гадость, - поморщился Гаркнесс.

- Вот и я так думаю, - так же грустно согласился Пирсон.

Через несколько минут к ним присоединился Дэвидсон ирассказал, как он однажды напился на пикнике, ввалился в палатку и наблевалчуть не на голову какой-то толстой тетке, на которой не было ничего, крометрусов. Она, по его словам, не рассердилась и даже позволила ему "за себяподержаться", как он выразился.

Потом Бейкер рассказал, как они в детстве "пускалиракеты", и один парень по имени Дэви Попхэм спалил себе все волосы назаднице. "Вонял, как свинья", сказал Бейкер. Гаркнесс так смеялся,услышав это, что получил предупреждение.

После этого начался подъем. Истории передавались по цепочкеидущих, пока Бейкер (не тот - Джеймс) не получил пропуск. После этого всякоежелание шутить пропало. Некоторые заговорили о своих подружках. Гэррети ничегоне сказал о Джен, но сейчас, в этом угольном мешке ночи, она казалась емулучшим в мире из всего, что он когда-либо видел и знал.

Они прошли через спящий городок, вдоль шеренгимертвенно-бледных фонарей, продолжая переговариваться шепотом. У одного издомов на скамейке сидела молодая пара, прижавшись друг к другу. Девушке было небольше четырнадцати. Их тени, сливаясь, падали на дорогу, и идущие перешагиваличерез них в наступившей вдруг тишине.

Гэррети обернулся, уверенный, что рычание вездехода разбудитих. Но они все так же сидели, безразличные ко всему на свете. Он доел остатокконцентратов и почувствовал себя немного лучше. Олсону ничего не осталось.

Странный этот Олсон - Гэррети еще шесть часов назад былуверен, что он мертв. Но он все еще шел и больше не получал предупреждений.Человек на многое способен, когда на кону оказывается его жизнь. Они прошли уже54 мили.

За безымянным городком разговор умолк. Они прошли в молчанииоколо часа, и к Гэррети снова начал подкрадываться сон. Он доел печенье материи зашвырнул фольгу в кусты на обочине.

Макфрис извлек из своего рюкзака зубную щетку и чистил зубы- без пасты. "Распорядок дня, - подумал Гэррети. - Ужин, чистка зубов,здоровый сон. Люди машут тебе, и ты им машешь - так принято. Никто не ссорится(кроме Барковича) - тоже потому, что так принято".

Или нет? Он вспомнил, как Макфрис крикнул Стеббинсу, чтобытот заткнулся. И как Олсон жадно, не поблагодарив, схватил сыр, который он далему. Эти фрагменты выглядели ярче, острее на тусклом распорядке дня.

В одиннадцать вечера одновременно произошло несколькособытий.

Прошел слух, что мост впереди смыло во время грозы, иДЛИННЫЙ ПУТЬ - будет временно приостановлен. По рядам идущих прошла волнаоживления, и Олсон спекшимися губами пробормотал: "Слава Богу".

Тут же Баркович начал кричать что-то идущему рядом парню сдурацкой фамилией Ранк. Тот попытался ударить его, что было строжайшезапрещено, и тут же получил предупреждение. Баркович легко увернулся от удара,продолжая кричать:

- Ну, сукин сын, давай! Я еще спляшу на твоей могиле! Давай,балда, шевели ногами! Все равно сдохнешь здесь!