Гэррети внезапно понял, что путь ночью через мэнский лес -это вовсе не пикник для таких городских парней, как он. Где-то таинственнозаухала сова.

С другой стороны завозилось что-то тяжелое, и кто-то нервнокрикнул: "Что это?"

Наверху стайками проносились легкие весенние тучи, обещаядождь.

Гэррети поднял воротник, вслушиваясь в звук собственныхшагов. Утром он их не слышал, они терялись в стуке еще девяноста девяти парног. Но теперь он отчетливо различал их особый звук и ритм, и то, как левыйтуфель чуть-чуть шаркал при каждом шаге. Ему казалось, что звук шагов звучиттак же громко, как удары сердца. Биение жизни - и смерти.

Глаза его закрывались. Казалось, их энергия втягиваетсявнутрь тела, в какую-то таинственную воронку.

Предупреждения раздавались с усыпляющей монотонностью, новыстрелов не было. Баркович заткнулся. Стеббинс опять потерялся сзади, елевидимый в тумане.

На часах было 11.40.

"Приближается час ведьм, - подумал он, - когда могилыраскрываются и выпускают своих сгнивших обитателей. Когда послушные дети сидятдома. Когда жены и любовницы ведут нелегкую схватку в постелях. Когда пассажирыдремлют в нью-йоркском "грейхаунде". Когда по радио играют ГленнаМиллера, а бармены начинают поднимать стулья на столы..."

Перед ним появилось лицо Джен. Он вспомнил, как целовался сней на Рождество, полгода назад, под пластиковой веткой омелы, что его матьвсегда вешала на кухне. Губы ее были удивленно-мягкими, покорными. В первый разон целовался по-настоящему. Потом они снова поцеловались, когда он проводил еедо дома, и они стояли перед ее дверью, глядя на падающий рождественский снег.Но это был не просто поцелуй - что-то еще. Его руки на ее талии. Ее руки,обвившиеся вокруг его шеи; ее закрытые глаза (он подглядывал); ее теплая грудьпод тканью пальто. Он чуть не сказал ей, что любит ее, но... Нет, не такбыстро.

Потом они учили друг друга тому, что знали. Она рассказывалаему о книгах, которые прочла, - эта маленькая хохотушка, оказывается, любилачитать. Он научил ее вязать - это была мужская традиция у них в семье. Дед Гэрретинаучил вязать отца, а тот - самого Гэррети, пока... Пока его не забралЭскадрон. Джен была зачарована мельканием спиц и очень скоро превзошла его,продвинувшись от шарфов к свитерам и салфеткам с прихотливыми узорами.

Еще он научил ее румбе и ча-ча-ча - его обучили этому вшколе современного танца миссис Амелии Дордженс, куда он ходил по настояниюматери. К счастью, педагогический пыл матери остыл, иначе Бог знает, куда быона зашла.

Теперь он вспоминал овал лица Джен, едва заметные модуляции ееголоса, плавное покачивание бедер при ходьбе. Он хотел ее, и, если бы она быласейчас здесь, он сделал бы все по-другому. Зачем он тут, на этой темной дороге?Он вспомнил загорелое лицо Майора, его усы, его непроницаемые темные очки, изадохнулся от ужаса. "Зачем я здесь?" - спрашивал он себя снова иснова. Ответа не было.

В темноте раздался залп, и следом - тяжелый стук упавшеготела.

Страх опять схватил его, побуждая бежать в кусты, неразбирая дороги, пока он не добежит до спасения... До Джен.

Макфрис хотел пережить Барковича. Он хотел дойти до Джен.

Родственникам участников оставляют места в передних рядах.Он должен дойти и увидеть Джен.

Он вспомнил, что целовал ту, другую девушку, и ему сталостыдно.

Но откуда он знает, что дойдет? Мозоли... Судорога... Кровьиз носа... Слишком высокий или слишком длинный холм. Как он может на что-тонадеяться?

Может. Знает.

- Поздравляю, - сказал сзади Макфрис.

- А? Что?

- Полночь. Мы дожили до следующего дня, Гэррети.

- До Олдтауна еще сто пять миль, - устало сообщил Олсон.

- Кому какое дело? Гэррети, ты бывал в Олдтауне?

- Нет.

- А в Огасте? Черт, я всегда думал, что это в Джорджии.

- В Огасте я был. Это ведь столица штата. Там резиденциягубернатора, кинотеатры, рестораны...

- Смотри-ка, в Мэне и такое есть, - ухмыльнулся Макфрис.

- Ну, если хочешь зайти в шикарный ресторан, потерпи доБостона, - заметил Абрахам.

Кто-то сзади застонал.

Впереди раздались приветственные крики, и Гэрретинасторожился. Там стояла обшарпанная ферма, на стене которой был прикрепленбольшой плакат, окаймленный лампочками и сосновыми шишками:

"Длинный путь. Мы за Гэррети! Родительская ассоциацияграфства Арустук".

- Эй, Гэррети, где твои родители? - крикнул кто-то.

- Дома сидят, - ответил Гэррети. В последние пятнадцатьчасов он вдруг обнаружил, что не так уж приятно, когда тысячи людей,столпившихся вдоль дорог, выкрикивают его имя и делают на него ставки("двадцать к одному" сказал тот рабочий... Интересно, много это илимало?). Это пугало его. Толпа оказалась небольшой, и скоро дорога опятьопустела. Они прошли еще один мост, на этот раз бетонный. Вода струилась внизу,как черный шелк.

С опаской подали голос сверчки, а минут через пятнадцатьпошел дождь. Впереди кто-то заиграл на губной гармошке. Недолго (пункт 6:береги дыхание), но Гэррети узнал мелодию. Добрый старый Стивен Фостер."Черный Джо" или еще что-то из расистской классики. Упился до смерти,бедняга. Как Эдгар По, если верить слухам. Еще По был некрофилом и хотелжениться на своей четырнадцатилетней кузине. Интересно, что он написал бы, еслибы дожил до наших дней и увидел ДЛИННЫЙ ПУТЬ -?

Впереди кто-то начал кричать. Без слов, пронзительнымдетским голосом.

Темный силуэт метнулся к обочине за вездеходом (Гэррети и незаметил, когда вездеход нагнал их) и скрылся в лесу. Залп. Кусты ежевикизатрещали под тяжестью упавшего в них тела. Солдаты выволокли за ногиневезучего беглеца темнота скрыла его имя.

Гармошка заиграла что-то насмешливое, потом голос КоллиПаркера велел ей заткнуться. Стеббинс сзади засмеялся. Гэррети вдругпочувствовал ненависть к Стеббинсу. Как он смеет смеяться над смертью? Этогоможно ожидать разве что от Барковича. Баркович обещал сплясать на могилах, и вего распоряжении уже шестнадцать.

"Сомневаюсь, что у него хватит на это сил", -подумал Гэррети.

Острая боль пронзила правую ногу. Мускулы свело, потомотпустило. С бьющимся сердцем он ждал повторения судороги, но она неповторилась.