Стоп, стоп… А сам-то ты? Я ведь был верным винтиком системы.Я работал в КГБ, и от этого никуда не денешься. Но тогда мы все жили идеаламинаших отцов и дедов. Верили в прекрасное будущее человечества. Мы даже неподозревали, что размашистая подпись Сталина, перечеркнувшая всю Европу,приписала маленькую Латвию к «великой Родине». Мы ничего не знали об ужасахсталинского режима в тридцатые годы. Хотя я должен был догадаться, но вот поди…Ведь мое детство прошло в далеком сибирском поселке, куда нас выслали толькопотому, что мой дед был потомственным бароном, хотя и умер за десять лет дотого, как нас выслали.

Уже позже я начал понимать, почему в нашу судьбу невмешались «компетентные органы». Мой отец был сотрудником НКВД, работал вразведке и был послан в длительную служебную командировку в Западную Германию.Он честно предупредил маму, что уезжает на «неопределенно долгое» время, ипросил ждать его. Но получилось, что нас выслали через несколько месяцев, и егописьма, которые он наверняка передавал через своих товарищей, уже не доходилидо нашей семьи. Мама плакала ночами, не понимая, где же ее муж. Можно толькопредставить себе силу любви этой женщины! Она родила мужу сына, пять с лишнимлет надрывалась в Сибири и ни разу не позволила себе усомниться в егочестности!

Вряд ли мужчина способен на такое самопожертвование. А ведьмама была красивой женщиной. И очень нравилась молодому вдовцу — председателюнашего колхоза, потерявшему во время войны свою семью.

Вернувшись через пять с половиной лет, отец с ужасом узнал,что его семью депортировали в Сибирь. Потом он объяснял нам, что это была«ошибка».

Мама не успела оформить документы на фамилию отца ипроходила по делу под своей девичьей фамилией. Но отец был умный человек ипонимал, почему нас выслали.

Позже в разговоре со мной он подтвердил мои предположения.Конечно же, происхождение деда не играло тут никакой роли. Руководство НКВДпросчитало, что он может не вернуться: либо останется на Западе у своегородственника, либо будет раскрыт как нелегал и погибнет. В любом случае шансоввыжить у этого «агента» было мало. А значит, семью следует выселить подальше вСибирь. Такой вариант выгоден еще и тем, что Вейдеманису, семью которогосослали, больше поверят на Западе. В конце сороковых никого не трогалистрадания людей — все во имя победы! Во имя победы над врагом можно отправить вСибирь не только семью, но и целые народы.

Первое время нам с сестрой трудно было привыкнуть к отцу, кего появлению в доме, к его улыбке, запаху, одежде. Он вел себя деликатно, нестарался сразу навязать себя детям, мастерил для меня кораблики, помогал сестререшать задачи по математике. Постепенно мы к нему привыкли. Мы вернулись вРигу, получили хорошую трехкомнатную квартиру. Бабушка жила с нами, хотя мычувствовали, что она по-прежнему недолюбливает отца.

В четырнадцать лет я отказался вступить в комсомол. Именнотогда у меня произошел первый серьезный разговор с отцом. На дворе уже былипозднехрущевские времена, и мой отказ мог спровоцировать нашу вторую выселку вСибирь. Отец ходил мрачный, но до поры молчал. В пятницу вечером отец предложилмне съездить в Сигулду на воскресенье.

Дело было в мае, с моря дул холодный ветер, но мы ходили попляжу, не обращая внимания на погоду. Отец расспрашивал меня о занятиях вшколе, о товарищах. Потом предложил зайти в небольшое кафе, которое встретилосьнам на пути. Мы сели за столик, заказали кофе и булочки. Отец вдруг спросил:

— Ты отказался вступить в комсомол?

— Да, — с некоторым вызовом сказал я, уже сообразив, что это«работа» мамы, — не хочу быть в их молодежной организации. Они нас в Сибирьвысылают, а я буду членом комсомола. Не желаю.

— Это тебе бабушка так сказала? — улыбнулся он своейгрустной улыбкой.

— Нет, не бабушка. Я сам решил.

— Ну конечно. Ты уже взрослый, все сам можешь решать. Тольконе торопись, подумай еще раз. У тебя впереди длинная жизнь. И нельзя решать воттак — наотмашь.

— Но они же выслали нас в Сибирь, — упрямо твердил я.

— Я помню, — сказал он.

— А ты в это время нас бросил и уехал в Германию, к другойженщине.

Бросил маму и нас! — Мальчишки могут быть злыми инесправедливыми. У него дернулось лицо.

— Уехал, — повторил он, — действительно уехал. Только твоюмаму я не бросал. Я ее всегда очень любил. Просто были такие обстоятельства.

— Если бы любил, не уехал бы, — твердил я, — она столько летодна была.

И нас ты тоже бросил.

— Поэтому ты теперь и не вступаешь в комсомол? — сноваулыбнулся он.

— И поэтому тоже. Это русские придумали комсомол. Для нас,латышей, он не нужен. А все, кто служит в КГБ, работают на Москву и предаютЛатвию. — Я думал почти так, как говорил, каким одномерным виделся мне мир в товремя.

— Предаем Латвию… — повторил отец. — Ты плохо знаешьисторию, Эдгар.

Никто и никого не предает. Жаль, что у вас плохо преподаютисторию Латвии. В восемнадцатом году, когда распалась бывшая Российскаяимперия, в Москве левые эсеры подняли мятеж. Они были против политикигосударства, которое решило отдать Латвию немцам. Они были против Брестскогомира, который отдавал Германии часть Украины, Белоруссии и нашу родину. В этотмомент у правительства не было никаких сил, чтобы защитить свою власть.Никаких, если не считать двух латышских полков. И ты представь себе выборлатышей. Нужно было выбирать между левыми эсерами, которые не хотят отдавать ихродину врагу, и правительством в Москве, которое готово отдать Латвию немцам.Как ты думаешь, в чью пользу они сделали выбор?

Я молчал. Я действительно впервые слышал об этой странице нашейистории. Мне хотелось думать, что они сделали правильный выбор в пользу тех,кто не желал отдавать родину врагу. Но я молчал, уже тогда понимая, что отец нестал бы рассказывать мне всего этого, если бы выбор был так прост.

— Они выступили против левых эсеров, — с тяжелым вздохомсообщил мне отец. — Среди тех, кто защитил тогда правительство в Москве, был итвой дед. С точки зрения любого нормального человека получается, что он и емуподобные были предателями, которые выступали за порабощение родины врагом. Насамом же деле это были люди, верившие в святые идеалы пролетарской революции,за которые они готовы были сражаться и умирать.

— А за идеалы можно умирать? — спросил я.

— Можно, — кивнул он, — хотя в последнее время мне кажется,что идеалы, в которые верил мой отец и твой дед, — дело далекого будущего. Ихвремя не пришло. Но это уже вопрос совести и ума каждого. Его жизненного опыта.Если не хочешь вступать в комсомол — не вступай. Только не пой никогда с чужогоголоса. Старайся во всем разобраться сам.