Я еду и смотрю в окно такси.

Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полоску землии построить на ней свою страну — страну тюльпанов. А мы, граждане бывшегоСоветского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую большуюстрану в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом.

…Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущаяпрофессия.

Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо,считали, что я самый дисциплинированный студент, потому что я почти непрогуливал и хорошо учился все четыре года. А перед тем, как должен былполучить диплом и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговорполучился длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройскихзаслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже серьезноболел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь.

Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу вМоскву, чтобы потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что вомне нет ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашегоместного управления.

Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда —латышского стрелка, и судьба отца — профессионального разведчика, которыйнесколько лет провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, нотвердо решил отказаться.

Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла «Скорая».

Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла егоспасти. В последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня темсамым пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихопрошептал:

— Жизнь, Эдгар, — это сложная штука. Живи так, как тебеподсказывает твоя совесть. И береги мать.

Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал вМоскву, на учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, что это правильноерешение, что отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу,я начал понимать, что отец был прав. И далеко не все, что нам говорили про нашуисторию, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в сталинскихзастенках, когда маленькую Латвию «присоединили» в сороковом году. Длякоммунистов это было освобождение, для националистов — оккупация. И у каждогобыла своя правда.

Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБне мог не быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет — исправноплатил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал определенныйопыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном прошлом нашихнационалистов, запятнавших себя предательским сотрудничеством с фашистами. Дляменя любой, кто работал на гитлеровскую Германию, однозначно являлся предателемсвоего народа. Но и коммунисты были далеко не ангелами и не всегда действовалив интересах латышей. Но нам приходилось жить и служить режиму, зная несколькобольше, чем остальные советские граждане.

…В центр города мы попали только в девятом часу. Может быть,«Гранд-отель» действительно классная гостиница, но мне так не показалось. Мойномер, расположенный в новом корпусе, представлял собой маленькую комнатушку,где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла стена какого-тоздания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста долларов за правожить в центре города, имея не такие уж роскошные условия.

Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли — ясобрался идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девятьчасов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять — можно особенно неторопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич с сыром,ужин мне, видимо, не светил.

Конечно, я рисковал. Я понимал, что могу глупо подставиться,скажем, вызвать подозрение у голландской полиции. Ведь я ничего не знал обубитом, о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя «свита» обязательнопоявится завтра. Эти люди ни за что не оставят меня одного. Я могу оторватьсяот наблюдения сейчас или никогда. И я решился!

Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральнуючасть города от знаменитого «розового» квартала. Вообще-то его нужно бы назвать«красным» из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в ихномер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков, впервыепопадавших в подобные места.

Представьте себе обилие полураздетых женщин за стекламикомнат-«аквариумов», похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя негритянки —они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых ламп, как жирныезмеи в ожидании жертвы.

До начала девяностых годов жрицами любви были в основномнегритянки и женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейскоготипа, спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран такназываемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи «ночных бабочек» извосточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов, которыеходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена унижения —какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)! За эти деньги вымогли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и получить от неекупленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за брезгливости, то липотому, что нам нельзя было посещать такие места и я подсознательно внушил себеотвращение к представительницам второй древнейшей профессии и ихдружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но при одной мысли, что я могувоспользоваться их услугами, меня бросало в дрожь.

Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизнипользовался услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз,когда я еще учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек«по договоренности». В другой раз в Москве, в гостинице «Россия», где девицаделовито обходила все номера, ища «клиента». Позвонила и ко мне в номер, и нашенедолгое общение закончилось моим грехопадением.

С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшеесятело и наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себякороткими именами — вроде кличек. Девица действовала с профессиональнымнапором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла в ванную иприняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей — по советским меркам оченьмного — и удалилась, даже не спросив, как меня зовут. А зачем?..

Амстердамский «розовый» квартал вызывал стойкое ощущениегадливости — продажная любовь напоказ.

Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самкаготова к новому совокуплению. Она похотливо потягивается.

У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколькобродяжек толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто немешает, редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше,прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное,студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь пусто.Тоже обычная картина: машины такси ждут клиентов, не наоборот — как недавно ещев нашей стране.