— А почему ты нас бросил? — спросил я. — Почему оставил насодних?

И он вдруг понял, почему я отказался вступать в комсомол. Яхотел показать ему, что никогда не прощу его поступка, что никогда не забудустраданий мамы, которая пять с лишним лет провела одна в далекой сибирскойдеревне.

— Это ты из-за меня? — Отец смотрел мне в глаза.

Я отвернулся. Мне не хотелось больше говорить на эту тему.Да, наверное, мой отказ был вызовом офицеру КГБ, который оказался моим отцом.Может быть, это было стремлением оправдаться перед мальчишками, которые иногдадразнили меня, зная, где работает мой отец. Или же это было своеобразноймальчишеской местью за страдания матери?

— Я тебе никогда не рассказывал, — вдруг сказал отец, — а,наверно, нужно было открыться тебе раньше. Я вас не оставлял. Когда я уезжал вГерманию, то думал, что вернусь через несколько месяцев. Я даже не знал, что тыродился…

— А когда узнал, все равно не приехал? У тебя была тамдругая женщина?

— В четырнадцать лет все кажется слишком ясным.

— Не было, — грустно усмехнулся он, — я был ранен, тяжелоранен, и полгода провалялся в больнице. А потом был вынужден остаться вГермании. Меня не вызывали обратно. Поэтому все так и получилось.

— Я тебе не верю, — произнес я, — ты меня обманываешь.Боишься, что тебя выгонят с работы, потому что твой сын не вступил в комсомол.Ты этого боишься?

Он поднялся. Тень пробежала по его лицу. Кажется, он хотелсказать мне нечто грубое. Но сдержался. Он вообще был человеком исключительнойвыдержки.

Снова сел, глядя куда-то в сторону.

Поколебался мгновение и вдруг резким движением поднял свойсвитер, выдергивая его из брюк вместе с рубашкой и майкой. И я с ужасом увиделу него на груди два пулевых ранения. Две глубокие раны, уже затянувшиеся кожей,но оставившие на теле свои страшные следы. Я же о них ничего не знал! Не знал оего ранах! Впрочем, отец никогда не ходил раздетым дома…

Я протянул руку, чтобы коснуться шрамов. Он уже опустилсвитер. И, ни слова не говоря, поднялся и вышел из кафе.

— Отец, — я побежал следом за ним, — подожди!

Он обернулся. И я сделал самый главный и самый естественныйпоступок в своей жизни.

— Прости меня, — сказал я ему, — прости. Иногда я думаю, чточеловеком я стал в ту самую секунду, когда догадался попросить прощения усвоего отца.

— Глупо, — сказал он, — никогда не думал, что так могусорваться. Я очень люблю твою маму, Эдгар. Давай поедем быстрее домой и купимпо дороге цветы. Она так любит цветы.

Больше он никогда не говорил со мной об этих проблемах. Вкомсомол я в тот год так и не вступил. Меня приняли позже, уже в последнемклассе, но с отцом мы стали друзьями на всю жизнь. А это было важнее всего.

Я вспоминал об отце, когда объявили посадку. Я пристегнулремни и покосился в угол. Тип, который разговаривал со мной у туалета, дремал,прислонившись к иллюминатору. Ему, очевидно, было холодно, и он накинул на себяплед. Странно, что он решил заснуть после столь необычного разговора со мной.

Впрочем, все это нужно проверить.

Через пятнадцать минут мы совершили посадку в Амстердаме.Стюардесса принесла мою куртку и с улыбкой протянула ее мне. Я подумал, что мнееще удастся вернуться в Москву. Вторая стюардесса прошла дальше. Онанаклонилась, чтобы разбудить заснувшего в углу пассажира. Чуть приподняв плед,она вскрикнула. Мой «доброжелатель» лежал, чуть изогнувшись, он спал вечнымсном. В левом боку у него торчал нож. Кто-то всадил его по самую рукоятку, подсердце.

Профессиональный удар убийцы. Я вскочил, с ужасом глядя намертвого. Кто и почему убил его?

Стюардесса продолжала кричать. Из кабины пилотов выбежалкомандир корабля.

— Передайте в полицию, — приказал он чуть дрогнувшимголосом, — у нас на борту убитый.

Я все смотрел на лежавшего в углу человека. В девять часоввечера, у вокзала, сказал мне он. Речь идет о моей жизни. Получалось, что речьшла и о его жизни. Я смотрел на мертвого и понимал, что такое началопутешествия не сулило мне ничего хорошего.

Они договорились с Романенко встречаться в заранееусловленных местах, понимая, как важно не обнаруживать их связи. Дронго ждалруководителя следственной группы на квартире, расположенной в отдаленном районеМосквы.

Каждый раз, начиная подобное расследование, Дронго снималнебольшую конспиративную квартирку, — его дом оставался вне подозрений.Романенко приехал с опозданием на пятнадцать минут. Раздевшись И пройдя вкомнату, он с порога заявил:

— Вы были правы. За вашей квартирой установлено наблюдение.Я попросил ФСБ проверить, кто дежурит в автомобиле, стоящем перед вашим домом.Оказалось, частная охранная фирма «Чагчаран». Их пока не трогают. Вы убеждены,что поступили правильно, решив открыть все карты Бергману?

— Конечно, убежден. Сегодня уже третье апреля. Найти замесяц человека, скрывающегося в Европе, практически невозможно. Даже Интерполможет оказаться бессилен, если у Труфилова документы на чужое имя. А я несомневаюсь, что так оно и есть. Мы все-таки имеем дело с бывшим военнымразведчиком, а не с дилетантом. Значит, он выехал из Москвы под своей фамилией,а уже затем, по прибытии, пройдя регистрацию на границе, оказался в Шенгенскойзоне с другим именем.

— Да, мы все проверили, — озабоченно вздохнул Романенко,усаживаясь за стол, — он вылетел из Москвы в Амстердам, а потом его следзатерялся. Куда он направился, где скрывается все эти месяцы, один бог знает.Точно известно одно: он пока не выезжал за пределы Шенгенской зоны. Вернее, невыезжал человек с паспортом на имя Труфилова. Возможно, он улетел куда-нибудь вАфрику или в Азию под другой фамилией.

— Не думаю. Судя по всему, деньги у него есть. И онпонимает, что прятаться нужно среди европейцев или, в крайнем случае, вСеверной Америке.

Другие варианты исключены. В Африке или в Азии труднеезатеряться. Кроме того, я ознакомился с некоторыми подробностями его биографиипо материалам, которые вы мне дали. Этот господин работал ранее в странахЕвропы, знает немецкий и английский. Зачем ему страны Азии? Не исключены ещеАвстралия, ЮАР и Канада.

Это страны, где он будет чувствовать себя достаточноуверенно. Но все же вероятнее Европа, где у него непременно должны остатьсясвязи и знакомства.

Если бы мы посмотрели его личное дело из ГРУ, стало бы куда легче.

— Нам его не дадут, — вздохнул Романенко, — мы триждызапрашивали Министерство обороны, ссылались на неотложность розысков,объясняли, что Труфилов уволен из ГРУ почти десять лет назад. Всебезрезультатно. Я подозреваю, что они вообще никому не выдают подобныхсведений. Мы получали только биографические данные, которые и без тогоизвестны. Их даже можно понять. Наверняка среди людей, с которыми общалсяТруфилов, были и граждане стран Шенгенской зоны, и ныне действующие агенты. Влюбом случае из ГРУ мы получали только вежливые отказы.