Он умолк на миг, но я и сам видел, к чему клонит.В перспективе Россия в ближайшие десять-пятнадцать лет превратится вбезлюдное, заросшее лесом пространство, в какое превратилась Канада. Да,наиболее квалифицированная часть русских спешно покидает Россию, а остальные,лишившись естественных вожаков, спиваются, опускают руки. Сами по себе ничегоне стоят, им обязательно нужны рядом сильные, умелые, на которых надоравняться.

– Как тебе такие выкладки? – спросил он.

– Лучше бы они были неправильные, – ответил я сдосадой.

Он оживился.

– Считаешь, все верно?

– Если и не все, – ответил я хмуро, – то многое.Хреново нам придется, Иван Данилович. Вот о чем надо думать, а нас тут пытаютсявсякой мелочовкой нагрузить. Чтобы мы, слоны, занимались мышиной возней. Какбудто партия русских националистов – это вроде кружка по ловле бабочек.

Он кивнул, но довольное выражение медленно сползало сширокого лица.

– Да, это так, но ты молодец!

– В чем?

– А не даешь партии сползать в мелочовку. Я жевижу, как многие просто не понимают… Однако, с другой стороны, что мы можем?Климат в России уж точно не изменим.

Я с сочувствием смотрел в его честное открытое лицо.

– Разве что политический климат, – сказал я.

Он спросил с надеждой в голосе:

– Ты над этим думаешь?

– Да кто над этим не думает, – ответил я. – Нопочему-то самые большие думатели устроились парикмахерами да таксистами, а нечленами правительства. Наверное, таксистами интереснее, как считаешь?

Его губы чуть раздвинулись в очень скупой усмешке.

– Но я в тебя верю, Борис Борисович. У тебя светлаяголова. Ты не дашь утопить в текучке ни себя, ни нашу партию. Но я к тебе ещезашел и по одному деликатному делу…

Я не поверил глазам: он застеснялся, даже глазапотупил, бумага зашуршала в огромных ладонях, сложил вчетверо и сунул в широкийкарман.

– Что-то случилось?

– Правнук родился, – сообщил он со сдержаннойгордостью. – Первый! Семья настаивает, отметить жаждут… Словом, просятвас, Борис Борисович, поприсутствовать. Мы заказали три столика в ресторане. Отнас недалеко, да и отсюда рукой подать. Ну, почти… После работы можно заехать,наши будут уже там. Посидим часок, моя семья потом всю жизнь будет хвастаться,что на крестинах правнука был сам профессор Зброяр, он же лидер партии РНИ! Этодля нас великая честь, Борис Борисович.

Я смотрел в его честное открытое лицо, похожее награнитную глыбу, иссеченную всеми ветрами, как южными, так и северными,вспомнил, как многие из моего университетского окружения прилагают титаническиеусилия, чтобы не попасться мне навстречу, не оказаться рядом, чтобы не дай богкто-то не увидел нас беседующими, из-за чего репутация такого человекапокатится под гору, а то и вовсе рухнет, как выпавший из самолета слон…

– Спасибо, – ответил я. – Только уговор, неспаивать!

На стене над головой Юлии картина в старинной рамке, что-товроде «Утра в сосновом бору», только вместо медведицы с медвежатами – семья напикнике. Очень милая и домашняя картина, подобное и должно висеть в офисахподобных организаций, как наша. Умеренно консервативная, проповедующая исконныеценности: семья, любовь к природе, уважение и понимание между поколениями.

Юлия просматривала что-то невидимое для меня на экране,иногда делала левой рукой движение, в котором я угадывал Control+A, а затемControl+C, этот жест распознать нетрудно, слишком характерен, к тому же я самиз той эпохи, когда Windows еще не существовал, но зато на смену голому DOSупришла великолепнейшая и суперреволюционная оболочка Питера Нортона, разомотучившего нас писать команды вручную.

Она вскинула голову, улыбнулась поверх очков, очень милая иобаятельная.

– Уже уходите, Борис Борисович?

– Рано? – поинтересовался я. – Что-то головасовсем тупая… да и не смог отказаться, Андыбин пригласил отметить рождение егопервого правнука.

– Дело хорошее, – сказала она. – Пусть хоть внукиборются против вырождения России.

– Да, конечно, – ответил я рассеянно.

Мы улыбнулись друг другу, я был уже у двери, когданеожиданная мысль ворвалась в серое вещество и осветила его радостным оранжевымсветом. Обернулся, Юлия уже смотрит в экран, но заметила мое движение,обернулась.

– Что-то случилось, Борис Борисович?

– Да, – ответил я. – Юлия, я иду в ресторан, акак-то неловко без прикрытия. Вы не смогли бы пойти со мной?

Она вздернула брови.

– В качестве…

– Телохранителя, – объяснил я. – Там навернякабудут женщины, которые попытаются… Пусть видят, что объект уже захвачен.

Она засмеялась.

– Да, вы – политик!

– Приглашение принимаете?

Она задумалась, оглядела меня испытующе. В глазахпромелькнуло сомнение.

– Вы мужчина видный, – заметила она. – С вамипоявиться не стыдно. Но не испортим ли прекрасные отношения шефа и оченьисполнительного секретаря?

– Неужели мы такие придурки? – изумился я.

Она засмеялась.

– Но как насчет моего внешнего вида?

– А что не так? – спросил я с недоумением.

Она с укоризной покачала головой.

– Борис Борисович, какой же вы… Ну где видели женщину, чтобыотправилась в ресторан в том же платье, что и на работу?

– Вы эта женщина, – отрезал я. – Юлия, неужели яили Андыбин замечаем, во что вы одеты? Господи, Юлия, да хоть в дерюжном мешкеявитесь или в платье из бриллиантов, Андыбин не обратит внимания. А вотвам он обрадуется.

Она несколько мгновений смотрела с явным сомнением, не зная,расценить ли как комплимент или как оскорбление, после долгой паузы вздохнула.

– Хорошо. Сейчас закрою все документы, поставлю на пароль иобесточу. Это займет времени меньше, чем подкрасить губы.

– Как здорово, – выдохнул я. – Вы просто идеальнаяженщина.

И все-таки она не только подкрасила губы, но ухитриласьсменить очки. Вообще, как я заметил, очки перестали быть приспособлением,исправляющим зрение, а превратились в средство украшения.

Юлия смотрела через слегка розовые стекла таких же крупныхочков, оправа оранжевого цвета, чувствуется работа умелого дизайнера, в этихочках она еще женственнее, элегантнее.

– Неужели в сумочке целый набор? – удивился я. –Юлия, я даже не думал, что очки могут быть… ну, красивыми…