Игорь плюхнулся обратно на диван и закурил невиданнуюсигарету. Она была длинная, коричневая и странно пахла.

— Может, виски кому налить? — спросил Весник и опятьзахохотал. — Или рому ямайского?

Присутствующие от рома и от виски отказались — еще одначерта современного делового человека, который просто так среди дня ни за чтопить не станет, ибо голова должна быть трезвой, сердце спокойным, а руки…впрочем, руки значения не имеют. Феликс Эдмундович Дзержинский, придумавший этисамые сердца, руки и головы, может спать спокойно. Между прочим, Родионовавсегда поражала некоторая «анатомичность» афоризма великого революционногодеятеля и пламенного борца, чрезмерное количество в нем членов и частейчеловеческого тела!…

— Мы с Игорьком когда-то работали вместе, — поделилсяВесник, — в незапамятные времена, еще когда Верховный Совет был и Хасбулатовнезабвенный. А потом он в звезды вышел, а я… в чиновники угодил.

— Хасбулатов вышел? — спросил Родионов, во всем любившийточность.

— Да ладно тебе! — сказал Веселовский с укором. — Какой тычиновник! Все же знают, что ты гений, а не чиновник.

— Да ладно, что я за гений! Вот ты — другое дело!

Родионов понял, что какое-то время они будут друг другабезудержно хвалить, и хорошо бы, чтобы его похвалили тоже — во-первых, всоответствии с правилами игры, а во-вторых, это приятно.

— Вот кто у нас настоящий гений, — словно бы прочитав егомысли, воскликнул Весник, — вот кто карьеру сделал до небес! Из женщин его однаДонцова по тиражам опережает, а мужиков таких и вовсе нет!

Родионов скромно потупился. Вступать в ответные славословияему было лень. Можно и пропустить. Невелики шишки.

— Аркадий, а вот скажите, в последнем романе, ну, который«Приют зла»…

— «Обитель», — поправил Родионов, очень польщенный тем, чтотелезвезда знает название его книги и, кажется, даже читала, то есть читал, —«Обитель зла»!

— Да-да, «Обитель»! Из-за чего он убил?

— Там все написано.

— Нет, — вдруг сказала звезда. — Не все.

— Никак читал? — спросил Весник, но Веселовский не обратилна него внимания.

— Там написано, что он убил, чтобы получить наследство, да?

Родионов улыбнулся. Эта книга ему очень нравилась. Онпо-разному относился к своим детективам, какие-то любил больше, какие-томеньше. Была парочка и таких, которые он вовсе терпеть не мог и даже старалсяне вспоминать никогда, словно стыдился их, а вот «Обитель» любил.

Удалась ему «Обитель».

— Ну да. Наследство.

Веселовский затянулся своей коричневой сигаретой.

— А мне кажется, что он из ревности убил. И мне кажется еще,что вы, когда писали, знали, что он из ревности убил, а наследство это потомпридумали, чтобы туману напустить.

— В этом деле он мастак, — поддакнул Весник. — В смысле,тумана. Как напустит, так я и не знаю, что делать. И, главное, пишет, подлец,так, что бросить нельзя. Вот, Игорек, возьму его читать. Читаю. Ночь. Думаю,вот сейчас десяток страничек, и все! Так нет! До утра читаю, до шести часов, ипотом еще до семи кошмары снятся! Вот как так можно писать?!

— Так из ревности или нет?

Родионов пожал плечами. На лице у него появилась странная,болезненная гримаса, будто его заставляли сказать то, что говорить ему совсемне хочется.

— Я не знаю, — признался он. — Ревность для меня состояниезагадочное, понимаете? А писать имеет смысл только о том, в чем ты понимаешь. Яв ревности ничего не понимаю. Из ревности можно… взять и застрелить. А так какон… долго думал, планы строил, улики фабриковал… все-таки голова включается, иревность уже ни при чем.

Казалось, Веселовский разочарован.

— А я был уверен, что из ревности? Ну, нет там ничего, кромеревности этой! Наследство неубедительно очень!

Весник, который давно уже занимался своими делами, последнююреплику уловил.

— Ты с моими авторами поосторожней, — велел он издалека, —особенно с гениями! Неубедительно, понимаешь ли! Все убедительно! Дим, ну гдеМаша застряла? Приглашать народ на совещание или рано еще?

— У Маркова она, ты же знаешь.

В нагрудном кармане у него завибрировал телефон, и онвытащил трубку.

Номер был знакомый.

Дьявол. Он обещал позвонить и не позвонил.

Лицом и плечами он сделал Веселовскому какой-то знак,который тот, видимо, хорошо понял, потому что кивнул и уткнулся в журнал, всемсвоим видом подтверждая, что ничего не слушает.

— Алло, Люда, привет.

— Ты опять занят?

— Занят, — признался Родионов. — Я в издательстве.

— Я тебе домой звонила, но там твоя… монахиня Калистратаподошла. Я не стала тебя просить, потому что все равно не позовет!

То, что она звонила ему домой, напомнило ему нечтонеприятное, и он некоторое время пытался вспомнить, что именно, да так и невспомнил.

— Дима, я соскучилась. Когда мы встретимся?

— Я не знаю. Я тебе потом сам позвоню.

— Вот ты все не знаешь и не знаешь! А если уведет менякто-нибудь, что ты станешь делать?

— Ничего не стану делать, — пробормотал Родионов. — Я неРомео.

Веселовский хмыкнул из-за своего журнала, но головы неподнял.

— Дим, я не расслышала!

— И хорошо, что не расслышала, — громко сказал Родионов. — Япросил, чтобы чай принесли.

Это показалось ей подозрительным и даже отчасти обидным.

— Ты что? — спросила она. — В ресторане?

— Я в издательстве, — повторил Родионов терпеливо. — Я тебеуже говорил.

— Дим, когда мы встретимся, а? Месяц прошел, как мывиделись! Может, уже пора опять повидаться?

— Я в Киев улетаю, — сообщил Родионов, наскоро подумав отом, что порция беззаботного секса ему не помешала бы, особенно перед тяжелойкомандировкой. Как спортсмену перед Олимпиадой. — Послезавтра.

Люда расстроилась и рассердилась, он моментально этопочувствовал.

— Дим, а я что? Ничего для тебя не значу, да? Совсем ничего?

Это была истинная правда — она же сермяжная, кондовая,посконная и домотканая, — но Люде об этом лучше не сообщать.

— Почему ты мне говоришь о том, что уезжаешь, в самуюпоследнюю минуту?! А эта твоя швабра с тобой едет, да?