Его личная жизнь ее не касается.

У него сегодня свидание.

— Давайте я пока за рулем поеду, — предложила Маша своимсамым обыкновенным голосом, — а то вы же не любите!…

— Не люблю, — согласился Родионов. — Поехали, поехали!

Он не замечал, как из ее раны капает кровь — большими,горячими, красными каплями. Прямо на асфальт.

***

— Мам, ты чего такая грустная?

— Я не грустная, Сильвестр. Я просто устала.

— Ты отдохни, мам. Хочешь, я за Леркой сбегаю, и мы подороге в булочную зайдем и сухариков купим? С дымком. Или с беконом. Ты какиебольше любишь?

— Никакие не люблю.

— Да ладно, мам! Или с чесноком? Хочешь с чесноком? Онивонючие, ужас!

— Это точно.

— Дай мне рублей тридцать. Или пятьдесят. Мы еще можем замороженым зайти. Хочешь мороженого, мам?

— Хочу.

Сильвестр деловито похлопал себя по карманам, что-то искал.

— Так я пойду за Леркой, мам?

— Подожди, — остановила его Маша. — Они сейчас с бабушкойсами придут. Я бабушку попросила, чтобы она Леру привела.

— Ну, тогда я в булочную, мам. Ладно, да? За сухариками? —Он вытащил из кармана связку ключей, посмотрел на нее и сунул обратно. Вытащилносовой платок, такой грязный, что невозможно понять, какого он был когда-тоцвета, и тоже вознамерился сунуть его обратно, но Маша платок отняла. Сильвестрпроводил его глазами. Потом он достал калькулятор с западающими клавишами,сложенный вчетверо листок в клеточку, два рубля и подушечку жвачки без обертки.

— А дохлая крыса где? — спросила мать рассеянно. — Или ты еевыложил где-то?

Сильвестр быстро отправил в рот завалявшуюся подушечку.Странно, как это он про нее позабыл?! Надо быстро съесть, пока мать неотобрала, а то скажет, что он всякую грязь в рот тащит, и не даст! А подушечкаочень даже ничего, в крошках немного, потому что в кармане были сухари и доэтого еще чипсы. Паштет их покупал, и они все поровну разделили, ну жвачка ирастаяла слегка, жарко же в кармане-то!…

— Не было у меня крысы, — сказал он невнятно из-за жвачки,которая почему-то вязла в зубах, — а Христине хомяка купили. То есть не хомяка,а хорька!

— Крыса была у Тома Сойера, — пояснила мать, — а зачемХристине хорек?

— Ну как зачем, мам?! Так я за мороженым иду или не иду?!

— У нас все есть, — сказала Маша. — И мороженое есть, исухари. Не жевал бы ты ничего, Сильвестр, сейчас ведь ужинать будем!

— Нет у нас сухарей, я вчера все съел. С Леркой.

— Есть.

— Нет!

— Есть.

— Нет!

Мать открыла выдвижной ящик, пошарила в глубине и вытащилатри совершенно целых пакетика сухарей.

— О! — сказал Сильвестр и вытаращил на пакетики шоколадныеглаза в длиннющих девчоночьих ресницах. — А я и не знал!

— Если бы знал, ты бы их съел все!

— Я без спросу никогда не ем!

— Я знаю, зайка. Это я просто так. Дразнюсь.

— Не называй меня зайкой! Какой я тебе зайка!

— Не буду.

— И мороженое есть?

— Ага.

Сильвестр не стал спорить — сухари-то объявились, хоть онбыл уверен, что они с сестрой вчера сгрызли все до одного!

Поглядывая на пакетики и прикидывая, разрешит мать открытьхоть один до ужина или лучше к ней и не приставать, он уселся на широкийподоконник и стал качать ногой.

Ногой почти сорокового размера.

Нога сорокового размера, взгляд томный, на День святогоВалентина полон рюкзак красных дамских сердец — «тебя люблю я до могилы, так приходико мне, мой милый!», — и дополнительные сердца вываливаются из карманов и чутьли не из рукавов, на майке «Рамштайн», в ушах плеер, в компьютере самаяпоследняя версия «Андеграунда» — отличной «стрелялки»!

Сильвестр плачет, когда по телевизору показывают тонущихлошадей, или беспризорников, откусывающих от булки, или ничейных собак,греющихся на решетках метро. Он сразу начинает смотреть в потолок, или у негонаходятся неотложные дела в ванной, или ему срочно нужно собирать портфель. Оночень справедлив и прямолинеен и даст в ухо любому, кто обижает малышню иливедет себя неправильно. Высунув от усердия язык, он выпиливает лобзикомкакую-нибудь трудно определимую ерунду, заданную на «труде», и потом ею оченьгордится. Он любит кататься на машине, и любит, когда к чаю есть что-товкусное, и еще любит, когда мать никуда не спешит и вечером дома. Еще он оченьлюбит, чтобы бабушка пришла и читала им с Леркой книжку. Лерка маленькая, непонимает ничего, перебивает, спрашивает, но он готов все терпеть, лишь быбабушка читала. Он учит стихи, монотонно повторяя: «В тот год осенняя погодастояла долго на дворе», при этом качается на стуле и косит глазом по сторонам,нет ли чего, на что можно было бы отвлечься. Он любит первым подходить ктелефону и очень не любит быть один. Когда по телевизору умные дядьки и теткирассуждают о подростковых проблемах и переходном возрасте, он слушает, сделавироничное лицо, а потом говорит: «Мам, у меня не будет никакого переходноговозраста. Что я, дурак, что ли?» Еще он любит новогоднюю рекламу и оченьозабочен подарками ко всем праздникам, и задолго до них начинает переживать —вдруг не успеют купить, что тогда делать?!

И какой-то неизвестный идиот посмел сегодня ему угрожать! Даеще так… отвратительно и гадко!

Сильвестр выплюнул в ладошку жвачку, перестал качать ногой испросил с интересом:

— Мам, а я твоего начальника вчера по телевизору видел. Амама Паштета спрашивала, можешь ли ты у него книжку подписать. Ты можешь?

— Могу.

— Тогда я завтра принесу.

— Давай, неси.

— А машина у него классная, да?

— Это точно.

— Мам, а у него дети есть?

— Нет, Сильвестр. У него нет детей.

— А откуда он тогда в компьютерах понимает?

Маша задумчиво насыпала в кипящую воду макароны. Она любила«Макфу», и дети любили, но за разное. Маша любила потому, что она готовитсябыстро и от нее не толстеешь — инструкция на пакетике была прочитана десять рази практически выучена наизусть!… Там говорилось, что эта самая «Макфа» сделанаиз «твердых сортов пшеницы» и есть ее можно сколько угодно. Дети любили ее закартинки на пакетах — мельница, поле и еще что-то такое летнее и приятное, иеще за то, что варить очень просто. Насыпал в кипяток — и готово дело, можнопоражать материнское воображение своими хозяйственными успехами.