Силия откинулась на кушетку, Рамиз встал между ее ног на колени и, накрыв ладонями талию, стал целовать груди, вызывая ощущения, о существовании которых она даже не подозревала. Она корчилась, хваталась за шелковые простыни, а потом и за бархатный халат принца и за его гладкие, словно атлас волосы, желая все большего и где-то в глубине сознания понимая, что это неправильно. Разве должна она чувствовать подобное? Конечно нет! Особенно когда сама не знает, чего хочет. Только парения в вышине, обещанного Рамизом.

Он прошелся языком до самого живота, стянул вниз панталончики и ласково убрал ее руки, когда она попыталась прикрыться. Зашептал ей на ухо на смеси двух языков — английского и своего родного, — что она прекрасна, прекрасна, еще прекрасней, пока она ему не поверила.

— Женским ножкам положено обхватывать мужчину за талию, — произнес он, целуя изгиб под коленкой, и осторожно развел ей ноги, желая испробовать языком нежную кожу на внутренней стороне бедра.

Силия чувствовала огромное потрясение и напряжение. Она не должна позволять ему то, что он делает — что бы это ни было, — но не могла, просто не могла остановить его, напротив, сама хотела все большего и большего. Губы Рамиза лишь слегка коснулись ноющего местечка между ее ногами, и оно тут же болезненно запульсировало. Силия вздрогнула от неожиданности и удовольствия, и борьба наконец закончилась. Рамиз поудобнее развел се ноги и проник в нее языком, вызывая столь сладостные потоки дрожи, что Силия не выдержала и закричала.

И тогда она это ясно почувствовала, как внутри что-то распускается, колышется, словно рябь на пруду от приземлившегося перышка. Она замерла и сильно зажмурилась — и тут же ей показалось, что у нее пробиваются наружу розовые, четко очерченные по краям крылья. Рамиз круговыми движениями помогал им выбраться на свободу — сначала мягко и осторожно, затем все сильнее и сильнее. Они постепенно рождались, пока наконец не сложились, готовые к полету. И вот, когда с последним искрящимся взрывом она оказалась в свободном падении, ее крылья раскрылись, и она полетела. Кувыркаясь, паря, падая и взлетая довольно продолжительное время, она вскрикивала от нежданного наслаждения, пока наконец медленно и плавно не заскользила к земле. Она летела опустошенная и пресыщенная, переполненная сиянием звезд, к которым только что прикоснулась.

Прошлый опыт научил Рамиза удовлетворяться чужим удовольствием, но это всегда было прелюдией к получению его собственного. Сейчас же, глядя на распростертую перед ним Силию, на ее раскрасневшееся лицо, припухшие от его прикосновений соски и губы, он испытывал новое, доселе неведомое удовлетворение. Это он. Он сумел дать ей это. В пах приливала кровь, раздувая и без того твердое естество, хотя Рамиз никак не собирался его использовать. Он испытывал желание, но в нем не нуждался. Ему хватало осознания того, что он стал ее первым — пусть не первым, кто овладел ею, но первым, кто доставил ей наслаждение. Он дал ей то, что никто больше не смог бы дать. Она никогда его не забудет.

Как и он не забудет ту картину, что была сейчас перед ним. Не желая более испытывать на прочность свое самообладание, Рамиз поднялся на ноги, накрыл Силию шелковой простыней и прошептал:

— А теперь спи…

Силия медленно раскрыла глаза. Как будто ничего и не было. Не будь рассыпанных по полу подушек, смятых простыней и покалывания во всем теле, Силия могла бы убедить себя, что это все ей просто приснилось.

— Рамиз, я…

— О будущем мы поговорим завтра. А теперь отдыхай, — ответил Рамиз и ушел.

Утром Силия проснулась растерянной и обеспокоенной. И в полном ужасе от собственного поведения. То, что она испытала прошлой ночью, во всех смыслах ее шокировало. Она не представляла, что можно чувствовать такие сильные и безудержные эмоции. Ведь именно они стали причиной всего случившегося, верно? Но она всегда думала, что это — прерогатива куртизанок. Тетушка София ведь говорила: «Женщины терпят, мужчины наслаждаются». Но прошлой ночью… прошлой ночью… Силия вспыхнула при воспоминании о своей несдержанности. И чем дальше она вспоминала, тем сильнее холод охватывал ее.

Пора остановиться! Она села на постели и закрыла лицо руками. Зажмурилась, пыталась избавиться от возникшего перед глазами Рамиза. Он казался настоящим чувственным богом в своем алом одеянии. Разумеется, оно было алым. Цвет греха и позора. То, что он сделал… нет! Она сама этого хотела, поощряла его. Она ему позволила. Пальчики ее ног невольно поджались, зарывшись в мягкие шелковые простыни. Она хочет его. Когда он вчера уходил, она уже снова его хотела.

Должно быть, ее здешняя жизнь так на нее повлияла. Ведь гарем — прекрасная ода плотскому наслаждению. Все эти ванны и натирания маслами — как теперь их принимать, если разум переполняют непристойные образы? Это нечестивое место. То, что случилось за запертыми дверями, за шелками и бархатом сего святилища… это было временное помрачение. Во всем виновата треклятая «Тысяча и одна ночь», распалившая ее воображение. Она оказалась во власти своей фантазии и вела себя совершенно непристойно, словно какая-то куртизанка. Но это не означало, что она действительно в нее превратилась. Она по-прежнему оставалась Силией.

«Не считая того, — в смятении подумала она, глядя на себя в зеркало, — что я больше не знаю, кто такая Силия». Из зеркала на нее смотрела девушка в белом муслиновом платье, отделанном бледно-желтыми лентами. Силия попыталась взглянуть на нее новым взглядом. Попыталась представить, какой ее видел Рамиз. Выглядит ли она теперь по-другому. Она точно не знала. Она чувствовала себя иначе — гораздо острее ощущала свое тело под слоями одежды. Приятны были прикосновения к ее чувствительной коже разных тканей, когда она ходит, садится, потягивается. Красива ли она? Силия уставилась в зеркало. Скорее нет. Вот Кэсси красива.

Что же тогда увидел Рамиз? Может, атмосфера гарема придала ей красы? Да, возможно, обволакивающая мягкость обстановки вчера на нее повлияла, но теперь от этого и следа не осталось.

— Силия Армстронг, вчера вечером он увидел доступную женщину, — сказала она и показала язык своему отражению.

Она даже не заметила, что назвала себя девичьей фамилией, ибо ей в голову внезапно пришла другая мысль. Если он прошлой ночью видел ее доступной, то почему он просто не получил с ней единоличное удовольствие?

В этот самый момент Рамиз занимался отнюдь не своими удовольствиями, а государственными делами. Вздыхая, принц перечитывал проект договора, который подготовил Акил, его личный деловой советник. Пусть А-Кадиз и был крупнейшей и сильнейшей стороной своего региона, но достижение договоренности все равно требовало больших усилий и такта. Приходилось учитывать большое количество разных прав и условий многих племен.

— Порой я понимаю, почему мой брат предпочитал военные действия, — произнес Рамиз, потирая усталые глаза тыльной стороной руки. — Как минимум, это проще.

Акил — друг принца еще с детства — тонко улыбнулся. Рамиз всегда был миротворцем и постоянно вставал между отцом и братом, когда Асад перегибал палку, стараясь заставить учителей и родителей терпеть все его выходки. Хоть брат и был первым претендентом на трон, Рамиза это не останавливало.