Дмитрия, казалось, позабавило, что я говорю за него, но онне стал опровергать меня.

— Я и вправду не возражаю.

Она заколебалась.

— Ладно. Но тогда нам нужно отправляться.

Наша противозаконная вечеринка распалась. Морои двинулись водном направлении, мы с Дмитрием в другом. Они с Ташей договорились встретитьсячерез полчаса.

— Ну и что ты о ней думаешь? — спросил он, когдамы остались одни.

— Она мне понравилась. Супер. — Язадумалась. — И я поняла, о каких знаках ты говорил.

— Ой ли?

Я кивнула, глядя на дорожку, по которой мы шли. Она былапосыпана солью, и все же кое-где блестели участки льда.

— То, что она делала, — не ради славы. Долг. Также, как… Так же, как моя мама.

Мне претило делать это признание, но правда есть правда.Возможно, Джанин Хэзевей — худшая мать, которую можно себе представить, ностраж она выдающийся.

— Дело не в знаках, не они имеют значение, будь томолнии или шрамы.

— Ты быстро учишься, — одобрительно сказал он.

Я прямо раздулась от гордости.

— Почему она называет тебя Димка?

Он негромко рассмеялся. Он много смеялся тем вечером, и мнеэто очень нравилось.

— Уменьшительное имя от Дмитрий.

— Бессмыслица какая-то — совсем не похоже на Дмитрий.Тебя нужно называть… ну не знаю… Дими или что-то в этом роде.

— По-русски получается иначе.

— Странный ваш русский.

По-русски уменьшительное имя Василисы было Вася, что дляменя не имело никакого смысла.

— И английский не лучше.

Я лукаво посмотрела на него.

— Если ты научишь меня ругаться по-русски, я, может,по-новому оценю твой язык.

— Ты и так ругаешься слишком много.

— Просто я так самовыражаюсь.

— Ох, Роза… — Он вздохнул. — Уж как тывыражаешь себя, так, по-моему, никто не умеет.

Я улыбнулась, и некоторое время мы шли молча. Сердцепропустило удар, я так счастлива была просто находиться рядом с ним. Когда мывместе — в этом есть что-то очень теплое и… правильное.

Пока я не столько шла, сколько парила над тропой, в голове зашевелиласьеще одна мысль.

— Знаешь, в шрамах Таши есть странность.

— Какая? — спросил он.

— Эти шрамы… Они ее портят, — медленно начала я,чувствуя, как трудно выразить свою мысль словами. — В смысле, очевидно —раньше она была по-настоящему красива. Но даже с этими шрамами… ну не знаю. Онакрасива в каком-то другом смысле. Типа… Типа как будто они часть ее. Они делаютее совершенной.

Дмитрий не отвечал, но искоса взглянул на меня. Я тоже, и,когда наши взгляды встретились, я увидела в его глазах мимолетный отблескпрежнего влечения. Он тут же исчез, но я его видела. На смену ему пришлигордость и одобрение, что было почти так же хорошо.

Когда он заговорил, это прозвучало как эхо сказанногопрежде.

— Ты быстро учишься.

Когда на следующее утро я отправилась на наше занятие передуроками, то была, как никогда, довольна жизнью. Тайные вчерашние посиделкипрошли просто супер, и я чувствовала гордость за то, что пошла против системы иподтолкнула Дмитрия поехать с Ташей. И самое лучшее, вчера я впервые взяла вруки серебряный кол и доказала, что умею обращаться с ним. Очень довольнаясобой, я не могла дождаться начала следующего занятия.

Быстренько одевшись так, как всегда для этих занятий, ябуквально полетела к гимнастическому залу. Однако, сунув голову в ту комнату,где мы упражнялись вчера, обнаружила, что она темна и пуста. Щелкнуввыключателем, я внимательно огляделась — на тот случай, если Дмитрий придумалдля этого занятия что-нибудь странное, завуалированное. Ничего. Пусто.

— Дерьмо, — пробормотала я.

— Его здесь нет.

Я взвизгнула и подскочила на десять футов. Резкоразвернулась и наткнулась на взгляд карих прищуренных глаз матери.

— Что ты здесь делаешь?

Едва слова сорвались с моих губ, ум зарегистрировал, как онаодета. Обтягивающая рубашка с короткими рукавами, свободные, затягивающиеся нашнурок штаны, похожие на мои.

— Дерьмо, — повторила я.

— Попридержи язык! — возмутилась она. — Малотого что ты ведешь себя так, будто ничего не слышала о хороших манерах, еще ивыражаешься.

— Где Дмитрий?

— Страж Беликов в постели. Он вернулся всего пару часовназад и нуждается во сне.

Брань чуть снова не сорвалась с моих губ, но я проглотилаее. Конечно, Дмитрий спит. Он возил Ташу в Мизулу днем, в часы работычеловеческих магазинов. Технически он не спал всю академическую ночь и, скореевсего, вернулся совсем недавно. Тьфу! Может, я и не стала бы подталкивать его кэтой поездке, если бы заранее подумала о таком ее результате.

— Ну, надо полагать, занятие отменяется… —торопливо заговорила я.

— Успокойся и надень вот это.

Она протянула мне что-то вроде боксерских перчаток, но нетаких толстых и объемистых. Хотя предназначались они для того же — для защитырук.

— Мы работаем с серебряным колом, — надулась я,натягивая перчатки.

— Ну а сегодня займемся этим. Вперед!

От всей души жалея, что по дороге от корпуса меня не сбилавтобус, я вслед за ней вышла на середину гимнастического зала. Ее вьющиесяволосы были подняты и закреплены заколками — чтобы не мешать, и шея полностьюобнажилась. Кожа была покрыта татуировками. Самая верхняя представляла собойизвилистую линию: символическое изображение клятвы, даваемой по окончанииАкадемии, и согласия служить. Ниже шли знаки молнии, по одному за каждогоубитого стригоя. Точное количество их я сосчитать не могла, но скажу одно —чудо, если на шее моей мамы найдется место еще для одной татуировки. На еесчету немало смертей.

Наконец она остановилась, повернулась ко мне и принялаатакующую позу. Ожидая нападения, я быстренько встала в ту же позицию.

— Чем мы будем заниматься? — спросила я.

— Основы нападения и защиты. Следи за красными линиями.

— Это все?

Она прыгнула на меня. Я отклонилась — совсем чуть-чуть — и впроцессе споткнулась о собственную ногу, но тут же поспешно выровнялась.

— Неплохо, — почти саркастически заметилаона. — Как ты грубо напомнила мне вчера, я не видела тебя пять лет ипонятия не имею, на что ты способна.