не обращая внимания на то, что толстяки совсем его не слушают и в открытую насмехаются надо мной и над ним.

Тогда-то это и случилось. Пьяный, с затуманенной головой мужик ничего хорошего не скажет. Зачатков нашептал сидевшему слева толстяку кое-что о Дмитрии, да такое, что не смогу я вам пересказать. И было это столь оскорбительно, что я непременно вступился за своего товарища, который, казалось, не слышал и вовсе этих громких перешептываний. Я так бесчестно, мерзко, звонко и грубо обозвал жирдяя, что даже сейчас не могу поверить, что то был действительно я, что такое в самом деле могло сорваться с моих губ.

На мгновение мне почудилось, что все присутствующие умолки, с изумлением поглядывая в нашу сторону. По крайней мере, Дмитрий выглядел так, словно мое, так сказать, осквернение было адресовано непосредственно ему. Он, казалось, побледнел еще сильнее, дрожащею рукой помогая себе медленно подняться. Взор его горел алчной ненавистью и каким-то ошеломленным разочарованием… во мне, в те минуты искренне не мог я понять причину сей странной реакции.

Я в неком замешательстве повернул голову назад — действительно, большая часть гостей наблюдали за нами, кто — с опаскою, а кто — с настороженностью и тревогой. Но никто, конечно, не спешил влезать в конфликт.

Толстяки умолкли, я не мог понять, дошло ли до них вообще, что тогда прозвучало. Сейчас же, дрожащею рукой выводя эти строки, я вновь и вновь жалею, что не взял свои слова назад. Быть может, (зачеркнуто).

— Владимир… что ты такое говоришь? Как можешь… — отрывисто произнес Дмитрий. Локоть, которым он опирался о стол, сильно задрожал.

— Как они смеют так говорить о тебе? — смело ответил ему я, убедившись, что разговоры и прочий шум окончательно смолкли. — Неужели не услышал?

— Как низко… я всего лишь хотел познакомить тебя с моими товарищами…

Он словно потерял совсем рассудок, если бы не твердость его голоса, я бы решил, что он, право, смеется надо мной.

— С товарищами? Как язык поворачивается говорить об этих (и снова ужасное оскорбление, которое не могу я вставить в свой дневник), которые, извините меня, мордами своими выше собственных копыт ничего не видят?..

— Довольно! — вскричал вдруг он, и крик его гулким эхом пронесся по всей зале. — Довольно. Как смеешь судить моих друзей? Ведь ты не знаешь, что они меня с миром познакомили…

— Полно, Дмитрий, услышь же себя со стороны! Разве можешь многолетнюю дружбу сравнивать с несколькими, в большей степени, случайными встречами?

И тогда он сказал такую фразу, которая может являться моралью всех моих записей, рассуждений, критики и анализов. «Народ судить невозможно, когда судим сам судья». И ее истинный смысл постиг я только сейчас. В сердцах я продолжал ругать и его, и его сомнительных «товарищей», и в один миг он не выдержал и довольно резво для своего состояния вскочил и быстро покинул залу.

Я снова обернулся, словно ища поддержки, но люд глядел чудно и смешано. Увидел я среди них и Наталью, но и она пребывала в растерянности, смешанной с легким осуждением.

И выбежал я вслед за Дмитрием, искал повсюду, однако тщетно — он словно нарочно скрылся от чужих глаз.

Пылкий дух мой тогда ослаб, пришло время расплаты…

«Последней искрою мерцает полымя,

И странник зрит, надеждою томимый,

Что гибель уберется безвозвратно,

Не проглядев святилище порока…»

(вложено)

«Уважаемый Владимир Безочин!

Пишу тебе с невыносимою тоскою, однако иного выбора не вижу. Приглашаю тебя на поединок на пистолетах в любое удобное для тебя время, но не позднее завтрашней ночи.

В связи с теперешним моим состоянием, конечно, мой секундант заранее обговорит условия, место встречи и проч., за тобой останется лишь время. Отправь своего секунданта по адресу ***** к одиннадцати часам утра, дабы обговорить подробности.

Заревский Дмитрий».

Конец повествования Владимира.

Начало авторского повествования

«Таковое желание Божье: разлучить дружбу крепкую, ради забавы короткой. И мы, несчастные путники судьбы, можем лишь пустить жалкую слезу, да, утерев нос, поклониться».

Хотел я показать тебе, мой читатель, записи Григория Васильевича, но, боюсь, что утомит тебя этот непростой слог. Да и можно ли говорить что-то об истине, о настоящем понимании действительности, когда речь идет о таком, не побоюсь этого слова, «незначительном» герое, как Григорий Васильевич? Разве мог он, по-твоему, передать те чувства, эмоции, те краски и детали описанных далее событий лучше, чем это бы сделал сам автор?

Впрочем, так или иначе, не стоит осуждать Григория Васильевича, стоит осуждать бессовестного писателя, что наделил этого героя такими неприятными и ограниченными чертами и выставил его в самом дурном свете. Но спешу заявить, что, каким бы не был этот персонаж, конфликт Владимира и Дмитрия взволновал его необычайно. Особенно когда Дмитрий просил его быть секундантом.

Потому сейчас он мчал на всех парах в указанное место, спешу заметить, против своего желания, но с едва трепещущей надеждою, что их вражда разрешится другим, более мирным способом. И сам Дмитрий, докончив картель, выглядел, мягко говоря, неважно. И то ли нездоровиться ему еще со дня тех злосчастных именин, то ли совесть мучила, либо нечто иное, но продумал он все до мельчайших подробностей, и настрой его моему читателю покажется странным. Пожалуй, и мне.

А что же Михаил? Суждено было встретиться с ним вновь. Узнав о намечающейся дуэли весьма нехорошим способом, подлец решил немедля прийти на помощь Владимиру, предложив свою кандидатуру в качестве секунданта. Герой же, от безвыходности, согласился, ничего притом не подозревая. Читатель, конечно, пока не понимает, как можно нейтрального второстепенного героя без причины называть «подлецом». Но, поверь мне, именно он сыграл самую значительную роль в сюжете и определил его завершение. Ну все, теперь уж ничего говорить наперед не стану.

Встреча двух секундантов была большим потрясением для обеих сторон. Не стану пересказывать их скучный диалог, лучше вернемся к Дмитрию.

Дмитрий же тем временем что-то увлеченно записывал. Обыкновенно он никогда ничего не записывал, особенно, так старательно. Ранее он писал стихи, но почти всегда растягивал это занятие на дни, а то и недели. А потому видеть его, сидящего за бумагою, было очень редким зрелищем.

Вы знаете, должен я немного отступить и сказать, что нынешнее занятие моего героя связанно с непосредственным влиянием Недарова, и, может быть, других господ, с которыми читателю довелось познакомиться на именинах Михаила. Точнее одного-то Недарова мы с вами не видели, но наверняка помним о его удивительных историях со слов Дмитрия. Недаров, несмотря на то, что по задумке является типичным представителем