несу чепуху, сам того не разбирая! Где ж там мои вещички? Найдем, найдем замену шляпе!

Владимир скрестил на груди руки, наблюдая, как старик нервно копается в чемодане. Дмитрий же в задумчивости нахмурился.

Вы знаете, по правилам, секундантами выбирают лиц, незаинтересованных в скандале. С одной стороны, если не вдаваться в мельчайшие подробности, как Михаил мог быть «заинтересованным лицом», если даже не видал конфликт в настоящем времени? Но с другой — каким-то образом он все-таки узнал о намечавшемся поединке и сам же, напомню, предложил свою кандидатуру на роль секунданта. Об этом также думал и Владимир, и картинка в его голове начинала постепенно вырисовываться.

Спустя некоторое время Григорий Васильевич с победоносным возгласом поднял вверх небольшой холщовый мешочек.

Листки вновь были свернуты и помещены в мешок. После недлительного встряхивания Григорий Васильевич подозвал «справедливости ради» Михаила. Суворов недолго думая вытащил свернутую бумажку и, не разворачивая, передал ее Владимиру. Последний не спеша развернул листок: двойка. Владимир с подозрением посмотрел вначале на Михаила, затем — на Григория Васильевича.

— Мальчик мой, взгляни же, — не растерялся старик и, вытащив вторую бумажку, продемонстрировал цифру: — единица! Какой же может быть заговор? Пощупай же, али не веришь.

— Мошенник Вы, Григорий Васильевич, — тихо, чтобы слышал лишь старик, процедил Владимир, возвращая листок. — Однажды вернется к Вам все в сотню раз больше.

***

Дуэль — жуткое слово, особенно для двух закадычных товарищей. Но где же нынче это самое «товарищество»? От маленькой горящей тростинки пылает лес исполинским кострищем, а ворон уж мертвый лежит, и его тельце поднимается и падает, издавая странные звуки, похожие лишь отчасти на хриплое карканье. Бессовестный баловник издевается над чучелком, а за его спиной горят только-только распустившиеся цветы-циферблаты, обнажая черные кости, напоминавшие грудную клетку.

Владимир стал в указанное место, широко раскинув руки. Он не боялся самой пули, он боялся погибнуть именно от рук этого существа, возомнившего себя Дмитрием. «О, Дмитрий, — подумалось ему тогда, — мог ли ты себе представить, что вместо того несчастного барина перед тобой окажусь я?». И больно ему сделалось от мысли, что товарищ оставил его, что свет безжалостно расправился с бескорыстным и честным, с настоящим человеком.

Пистолет был заряжен. Рука дрожала. Слева стоял Григорий Васильевич, справа — Суворов. Сердце стучало громко и гулко, словно часы отсчитывали медленно секунды. И он все делал правильно, все это время шел по верному пути. Но страх, откуда он? Страх перед судьбою ли? Нет, судьбу не изменить. Перед чем же? Перед разгадкою тайны человеческого существования? Нет, не все так просто. Он ничего не постиг, ничего не узнал, но дошел до этого момента с чистым и здравым разумом. Не это ли есть счастие, когда свой долг перед кем бы то ни было с честью выполнишь и получишь заслуженный покой?

Дмитрий поднял взгляд. Они глядели друг на друга с одним и тем же выражением лица, с каким-то убийственным спокойствием, и словно искры мелькали между ними. Дуло медленно поднималось вверх. Курок был свободен. Владимир как завороженный следил за пистолетом, не в силах оторвать глаз.

Палец медленно подползал к спусковому крючку, не переставая дрожать. Как бы не промахнуться…

«Убьешь ли меня? Жалкое подобие, давно прогнившее сердце. Ты повторил судьбу за ними, но разве можешь пустить пулю в того, кто не раз выручал тебя?».

Губы пересохли. Стало трудно дышать. Дмитрий смотрел в глаза товарища, что пылали алчной ненавистью, но даже этого было достаточно, чтобы приятное чувство услало душу его, ведь этот взгляд — взгляд самого его близкого друга, которому он будет благодарен вечно.

Пора.

Он вдруг вскинул подбородок, рука его в последний раз дрогнула, и прозвучал короткий выстрел. Мгновение — еще один, более громкий…

Владимир невольно зажмурился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Где болит? Он совсем не чувствовал боли. Быть может, шок? Секунда, вторая… вот-вот будет… нет? Или же он мгновенно умер… пошевелил пальцами — нет, должно быть, не умер. Два выстрела…

Два выстрела!..

Картина перед собою заставила на секунду впасть в ступор: Дмитрий лежал на груди, его плащ быстро окрашивался в ярко-алый, который даже при слабом свете луны словно горел; Григорий Васильевич замер с поднятою рукой, в которой держал пистолет, и на его лице читался ужас, но он был каким-то слабым, угасшим; Михаила он не видел.

Прошло ошеломление, пришло осознание.

— Дмитрий!!! — Владимир упал на колени перед телом друга, осторожно, но стремительно перевернул его на спину, попутно закрывая коленом рану. — Дмитрий, прошу тебя, слушай меня. — Он приподнял голову товарища. Луна бледно осветила его полуприкрытые веки. — Дмитрий, пожалуйста, я знаю, что ты меня слышишь… — Голос дрожал, горячие слезы застелили взор, отчего кожа товарища казалось полупрозрачной и мерцающей.

Пальцем нащупал артерию на шее, в надежде почувствовать слабый пульс, но тщетно.

— Чего Вы стоите в стороне?! Не видите, что делается?! Помогите! — Владимир в отчаянии крикнул Григорию Васильевичу, не узнав собственный голос.

Всепоглощающий страх перекрыл дыхание. Он взял руку Дмитрия в свою, окрасив ее в красный. Он не переставал умолять товарища открыть глаза, пошевелиться, сделать хоть что-то, больно давя коленом в спину друга, в надежде остановить кровотечение. Он чувствовал, как кожа неприятно горела, лицо покрылось испариной, а пальцы совсем-совсем не слушались.

Григорий Васильевич медленно подошел к Владимиру, бросая пистолет около себя. Уловив глухой стук, Владимир с безумной ненавистью посмотрел сначала на источник шума, затем на старика.

— Ты! Старый жалкий вымесок, лицемер и лжец! Ты ответишь за все, как я и обещал! — В сердцах схватив пистолет, который ранее держал Дмитрий, Владимир направил дуло на Григория Васильевича и нажал на курок, но выстрел не прозвучал. Он опустил пистолет ниже, судорожно давя на спуск, но ничего не последовало.

— Два выстрела, мальчик мой, — между тем спокойно проговорил Григорий Васильевич. — Два выстрела. Смерть секунданта, причем намеренная. Самый что ни на есть явный повод. Все по правилам, а твой товарищ просил судить честно.

— Как можно выстрелить в своего бывшего любимого ученика? Это… бессердечность. — Голос окончательно пропал, Владимир отвернулся, стараясь сдержать порыв эмоций перед стариком, который сейчас был самым нелюбимым существом на свете, но слезы предательски потекли по щекам, падая на грудь и шею Дмитрия.

— Бессердечность? — все с тем же раздражающим спокойствием переспросил Григорий Васильевич, как будто разговаривал с несмышленым ребенком. — Отчего же бессердечность? Где же Миша? Невинный юноша со светлым будущим лежит где-то там, — Он неопределенно махнул в противоположную сторону, — с простреленной головой, убитый моим «любимым учеником».

— И Вы согласились… — тихо прошептал