– А вы не знаете, кто бы это мог сделать?

– Отравить Рудольфа Михайловича? – уточнил профессор Базизян.

– Да, – кивнул я.

– Ума не приложу. – Борис Георгиевич на несколько мгновений задумался. – Хотя завистников у него было предостаточно. Знаете, научная среда, как и любая среда творческая, очень ревностно относится к успехам своих представителей. Вместо того чтобы радоваться и помогать…

– Да, я понимаю, – перебил я его. – Кстати, а куда подевалась эта шимпанзе Клара? Вот бы на нее взглянуть.

– Она заболела, – опечалился Борис Георгиевич. – Сейчас ее лечат.

– А что с ней?

– Простудилась, – просто ответил профессор. – У нас, знаете ли, сквозняки тут…

– Все равно ваши результаты поразительны, – вернул я разговор в прежнее русло. – Говорят, вы заткнули за пояс все прочие научные группы, занимающиеся подобными проблемами?

– Да, это так, – без излишней скромности согласился Борис Георгиевич. – Особенно преуспели в этой области немецкие и американские ученые-неврологи. К разрешению проблемы, которой я занимаюсь, близко подошел баварский ученый, профессор Герхард Рот. Но он слишком увлекся аномальными проявлениями деятельности мозга и его генетической предрасположенностью к совершению преступлений, что составляет лишь малую толику проблемы. Его интересуют преступники: убийцы, воры, насильники, маньяки… А я собираюсь разрешить проблему целиком и полностью. Для всех людей…

– А позвольте узнать суть этой проблемы и конечный ожидаемый вами результат, – попросил я.

– Полное и безоговорочное искоренение зла, – безапелляционно заявил профессор Базизян. – Вы понимаете, что это значит для всего человечества?

– Боюсь, я не готов к такому пониманию, – честно признался я.

– Вот именно! – Борис Георгиевич как-то даже с благодарностью взглянул на меня. – В этом-то и суть! Понять, что мое открытие несет всему человечеству, невероятно трудно и даже невозможно на данном этапе человеческого развития. Раньше считалось, что мораль и нравственность прививаются воспитанием и закладываются в самом раннем детстве, как говорится, с молоком матери… То есть понятия добра и зла существуют в обществе как некие непреходящие и всем понятные нормы. Но ведь на восприятие, что хорошо, а что плохо, может влиять и эмоциональное состояние человека. К примеру, месть – это плохо. Но если обида нанесена вам кем-то осознанно и несправедливо, у вас появляется желание отомстить, то есть сделать то же самое человеку, крепко вас обидевшему. И это уже воспринимается не как зло, а как акт справедливости. Когда перед человеком встает нравственный выбор, он начинает руководствоваться не только общепринятыми представлениями о том, что хорошо, а что плохо, но в том числе и своими эмоциями. Понятия добра и зла сидят внутри нас. И как только мы узнали, что определенные участки мозга отвечают за определенную функцию человеческого организма, был найден участок мозга, отвечающий за мораль и нравственность. Тогда я задался вопросом: а нельзя ли как-то контролировать данный участок, воздействуя на него извне? В результате исследований появилась возможность такого контроля и воздействия. Более того, мы можем теперь блокировать или, как мы говорим, «настраивать» тот участок мозга, который «отвечает» за зло, и человек лишится возможности совершить что-либо злое. Он просто не получит из мозга подобных импульсов за их полным отсутствием. Мы знаем сегодня, как правильно настроить этот участок мозга, и можем искоренить зло в корне. Вы понимаете, каково значение нашего открытия?

– Кажется, я оценил масштаб. – Без грубой лести тоже не обойтись, таково ремесло журналиста. – Значит, совершив определенную настройку части мозга, отвечающей за мораль и нравственность, можно сделать человека добрым, исключив зло из самой природы человека?

– Вот именно! – воскликнул профессор Базизян и весьма благосклонно посмотрел на меня. – Вы все очень правильно понимаете. Даже неожиданно правильно… Знаете, вы, пожалуй, схватываете гораздо быстрее, чем некоторые мои аспиранты.

– Спасибо, я просто довольно основательно готовился к этому… А какой-нибудь сбой в этой вашей схеме или механизме настройки мозга не может произойти? – поинтересовался я. – Как закрепить такую настройку, чтобы она действовала всю человеческую жизнь?

– Вы очень умный молодой человек, – уважительно заметил Борис Георгиевич. – Вот что осталось пока не решенной до конца проблемой. Над этим в последнее время как раз и работал Рудольф Михайлович, и он был очень близок к ее разрешению. Вот теперь мы будем отброшены на недели, а возможно, и месяцы назад, – с нескрываемым сожалением добавил он. – А ведь наука развивается, время бежит, и мы можем просто отстать совсем.

– Если я правильно вас понял, конечным результатом ваших исследований является выключение участка мозга, отвечающего, грубо говоря, за зло, раз и навсегда. Ну, это что-то вроде прививки от оспы в детстве. Сделал прививку, и оспой ты уже никогда больше не заболеешь, так?

– Так! Именно так! Вы совершенно правы! – снова воскликнул профессор Базизян. – Знаете, я весьма рад, что в наш институт прислали именно вас.

– Тогда, – решил я, что настало время брать быка за рога, – может, вы позволите мне более тщательно ознакомиться с деятельностью вашей экспериментальной лаборатории? Надо полагать, трагическая гибель ее руководителя Фокина не означает прекращение проведения экспериментов и опытов?

– Конечно нет, – ответил Борис Георгиевич. – Мы должны завершить нашу работу хотя бы в память о Рудольфе Михайловиче. И я ничего не буду иметь против вашего присутствия при тестировании. Но только вашего, и ничьего более…

– Благодарю вас, Борис Георгиевич, – с чувством произнес я и спросил: – А когда у вас планируются новые опыты над людьми?

– Мы называем это тестированием, – чуть поморщился профессор.

– Понял, простите, – вежливо улыбнулся я. – Так когда у вас намечается проведение очередного тестирования?

– Послезавтра, – ответил Базизян. – Конечно, лет тридцать-сорок назад мой проект был бы засекречен… и получить к нему доступ было бы попросту нереально. Но в настоящее время из науки не делается секретов, тем более для прессы, достойным представителем которой вы являетесь.

– Спасибо, огромное спасибо, Борис Георгиевич, – с чувством проговорил я.

– Ну, не стоит благодарностей, – улыбнулся профессор. – Надеюсь, деятельность нашего отдела и института в целом будет освещена достойно и объективно?

– В этом вы можете не сомневаться, Борис Георгиевич, – заверил я его. – Объективнее телекамеры ничего не бывает…

– Телекамеры? – поднял на меня удивленные глаза Базизян.

– Я же телевизионный журналист, Борис Георгиевич. Телеканал «Авокадо», помните?

– Ах… ну да… конечно, – ответил Базизян. Отступать ему после дачи разрешения на мое присутствие в лаборатории при «тестировании» было уже некуда…