уже совершенно поменялась, однако недуг, связанный с социальными и культурными ожиданиями, вовсе не исчез, но лишь принимает другие формы. Если раньше женщины, да и мужчины, были прочно схвачены в оковы своих социальных ролей и сами страшились своей сексуальности, то сегодня мы страдаем под грузом совершенно нереалистических представлений о мужественности, женственности и гармоническом партнерстве, усугубляемых повсеместным визуальным представлением чьих-то невероятных достижений в этой сфере. Чаще всего в крупных городах мы наблюдаем, как буквально полупроцентная верхушка социоэкономической пирамиды усугубляет остроту ситуации: богачи с их почти уже гротескным уровнем дохода взвинчивают цены на недвижимость, а их «истории успеха» обильно тиражируются в СМИ. По контрасту с этим все остальные, а таких, по примерным оценкам, 99,5% населения, мучаются от ощущения своей неудачливости. О чем они часто и не подозревают, так это о том, что члены этой тонкой «высшей» прослойки тоже пребывают в непрестанной тревоге из-за своей неспособности достичь истинного, неподдельного великолепия, из-за непобедимого страха своей мелкотравчатости, о чем я пишу в другой своей книге[43]. Как убедительно показала Ева Иллуз[44], результатом всех этих эволюций стал всепоглощающий страх не соответствовать культурным идеалам, а также растущее потребление более или (чаще) менее профессиональных советов, справочников и рекомендаций, как «правильно» питаться, «мудро» инвестировать, как войти в доверие к собственным детям и постепенно подготовить их к хорошей карьере в будущем. Истерия времен Фрейда, как считает новозеландский психоаналитик покойная Джойс Макдугал, уступила место нормопатии[45], то есть судорожным попыткам соответствовать нормативному для нашего общества идеалу высоких достижений.

Нескончаемый поток книг, теле– и радиопередач, статей, посвященных вопросу о том, как следует (в основном женщинам) совмещать требования карьеры с нуждами семьи, свидетельствует, что наше время отнюдь не избавилось от страхов, характерных для прежних времен, но лишь придало им новый облик[46]. Большинство женщин и теперь решаются рожать детей, однако связанные с этим тяготы лишь увеличились, поскольку почти всем семьям недостаточно одной зарплаты для обеспечения хотя бы относительно спокойной и комфортабельной жизни. По этой причине у большинства женщин нет иного выхода, как устраиваться на работу. Обремененные семьей женщины, имеющие высокие профессиональные притязания, живут под постоянным психологическим давлением либо чувства вины за то, что не уделяют достаточного внимания детям, либо неудовлетворенности тем, что материнство тормозит их карьеру, притом в самые их цветущие годы. «Суперженщины» вроде Шерил Сандберг, сделавшей молниеносную карьеру в сфере хай-тек, порождают комплекс неполноценности у огромного количества женщин, что лично мне даже слишком хорошо знакомо по клинической практике. Наши современники мужчины едва ли чувствуют себя лучше: метросексуалы разрываются между императивом постоянно демонстрировать свою маскулинность, наращивая ли мускулы, занимаясь ли экстремальными видами спорта, совершая карьерный взлет соответственно некоему общественному идеалу, – и необходимостью проявлять личные качества друга, мужа, отца, способного чутко откликаться на человеческие проявления близких людей. В своей психоаналитической практике я часто встречаю мужчин, которые в свои двадцать с лишним – тридцать лет живут под постоянным давлением страха упустить большую карьеру или полагают, что карьера уже упущена и теперь они обречены навсегда остаться посредственностью.

Тезис о том, что человек должен неустанно работать над собой, относится не только к телу. Один из популярнейших мифов постмодерна состоит в том, что и в профессиональной, и в общественной сфере можно достигнуть всего, стоит только приложить достаточно усилий[47]. Эта мысль глубоко укоренена в пуританской теологии и американском трансцендентализме, то есть в представлении, что истинное Я человека – это не бабочка, которую нужно бы только освободить от пут и выпустить на волю, но нечто такое, что извлекается на свет путем тяжелой работы.

Обсуждая этот вариант мифа об истинном Я человека, мы затрагиваем универсальную тему: потребность в признании как центральная составляющая человеческой психики. Многие мечтают создать нечто такое, что принесет им большую славу. Кто-то мечтает о блестящей карьере в какой-нибудь из наиболее актуальных профессий, спортивные таланты надеются совершить прорыв в своем виде спорта. а тем, кому из-за недостатка таланта или нехватки средств эти пути заказаны, капитализм позднего модерна открывает новые возможности выдвижения: реалити-шоу. В последние десятилетия этот телевизионный формат стал одним из самых процветающих. Зрителям и участникам этих шоу подается посул: каждый может стать знаменитым буквально за одну ночь. В основе этого проекта лежит нарратив о гадком утенке, которому удалось преобразиться. В некоторых типах таких передач участники могут петь, танцевать, выступать в качестве моделей; в формате «Большой брат» даже и этого не надо: участники становятся знаменитыми просто благодаря попаданию в эфир, и чем дольше они там остаются, тем знаменитее делаются. Похоже, в точности сбылось предсказание Энди Уорхола: в будущем каждый сможет стать всемирно знаменитым на пятнадцать минут.

Ложь подобных телеформатов и рекламных слоганов, как, например, «Just do it!» (Nike) или «Impossible is nothing» (Adidas), состоит в том, что многое как раз таки невозможно[48]. Уже по чисто логическим причинам не может быть, чтобы все люди были способны к высшим достижениям. Чем больше людей достигает высокого уровня, тем выше по определению поднимается средний эшелон. Преобладающему большинству из нас придется с этим смириться, поскольку мы не в состоянии создать что-то по-настоящему великое, будь то в экономической, спортивной области или в искусстве. Вообще говоря, эта мысль может сильно уязвлять, но ведь речь в данном случае идет о факте, и закрывать на этот факт глаза было бы ошибкой с катастрофическими последствиями.

Интересно наблюдать, как только что описанная достижительная этика накладывается в последние десятилетия на упомянутую выше тягу к трансцендентному, к расширению сознания, к романтичному. Так родился еще один совершенно невоплотимый идеал – будто бы возможно сочетать и гармонично увязать постоянство высоких достижений с аутентично-игровой креативностью. Кратко это можно описать так: в 60-е и 70-е годы у нас появились хиппи с их тягой к креативности и свободе с опорой на личный опыт. Затем в 80-е их сменили яппи, настроенные главным образом делать карьеру. И наконец, на смену этим пришли бобо, новая богемная буржуазия[49], люди, возжелавшие соединить буржуазную уверенность с идеалом творческого самоосуществления и тем самым взвалившие на себя двойной груз. Если человек обуреваем профессиональным честолюбием, он уже не говорит о тяжелой работе, но лишь о захватывающих проектах, в которых ему предстоит найти себя. И одновременно он предается экстремальным видам спорта, сам готовит, наслаждается жизнью, питается здоровой пищей и т.п. В действительности – и мне это хорошо знакомо по многолетней терапевтической практике – идеал этой богемной буржуазии давно превратился в новый источник экзистенциального страха[50]. Многие из них, исполненные