внутреннего сомнения и ресентимента, задаются вопросом, как все перечисленное столь будто бы легко и играючи удается другим представителям этой социальной группы, бобо; как другие могут сочетать профессиональный успех с легким и приятным стилем жизни[51].

Мы наконец подошли к современной редакции проблемы, которая в разных видах неоднократно нам встречалась. Речь, конкретно, об убежденности, что существует нечто вроде постоянного и полного счастья и мы имеем все основания рассчитывать, что можем это счастье обрести. Именно этот взгляд на вещи отрицали великие деятели модернизма. И, как будет показано в следующей части нашего очерка, основание для этого дают результаты когнитивной неврологии.

ВНУТРЕННЯЯ СВОБОДА: ЗИГМУНД ФРЕЙД И КОГНИТИВНАЯ НЕВРОЛОГИЯ

Едва ли кто-либо другой столь же скрупулезно проанализировал мировосприятие современного человека, как Зигмунд Фрейд, возможно самый влиятельный теоретик модернизма. Именно Фрейд сумел перевести на научный язык интуитивные постижения великих художников своего времени и интегрировать их в теоретическое целое психоанализа. Мыслители Просвещения вплоть до середины XIX века питали надежду, что люди, в сущности, – рациональные существа и что прогресс состоит не только в том, что человечество постепенно овладевает природой, но и в том, что оно само непрерывно развивается. Такие философы, как Декарт, Лейбниц, Локк, Юм, Джон Стюарт Милль, в связи с этим выражают в целом оптимистический взгляд на мир. Историческое достижение Фрейда состоит в том, что он существенным образом расширил наше представление о человеке в двух отношениях. Начать с того, что он пролил свет на темную область иррационального, искони столь загадочную для просветителей. В противоположность многим романтикам, усматривающим в иррациональном некую мистическую силу, Фрейд не идеализировал иррациональное, но предпочитал исследовать его средствами современной ему эволюционной биологии. Фрейд надеялся, что со временем сможет объяснить природу неврозов и психозов, с которыми он сталкивался в своей исследовательской практике и как психоаналитик, сведя их к биологическим причинам. И хотя сегодня его частные гипотезы стали достоянием прошлого[52], надежды его тем не менее оправдались. Как показал Эрик Кандель в нескольких своих работах[53], Фрейд занимает прочное место среди основателей когнитивной неврологии.

Центральный тезис Фрейда, развиваемый им во множестве статей и книг, гласит, что человек – существо немыслимое. Разные слои человеческой психики, эволюционировавшие по-разному, находятся в постоянном конфликте друг с другом. И если некоторые части психики воспринимают внешний мир более или менее адекватно, другие ее части, не менее жизнеспособные, не хотят отбрасывать прежние желания и влечения как нереалистические. К последним, по Фрейду, относятся, например, желание защититься от всесильных авторитетов (какими, скажем, родители видятся ребенку в раннем детстве), желание слиться с любимым объектом или не оказаться в ситуации, в которой приходится уступить конкуренту. Когда мы сознательно задумываемся над этим, то, как правило, понимаем, что подобные стремления иррациональны, но бессознательно они присутствуют всегда. Таким образом, уже в силу своей природы человек обречен жить в ситуации конфликтов, которые могут быть преодолены лишь временно и частично.

Продумывание этой ситуации – первая из исторических заслуг Фрейда. Второе его достижение особенно значимо в контексте нашего очерка. Я уже указывал на то, что все большие религии и философские школы бьются над вопросом: почему человек так держится за свое несчастье и вследствие этого столь часто переживает свое существование как несовершенное? Почему так и остается невозможным устроить его жизнь на рациональных основаниях? В прошлом было сделано немало объяснительных попыток, иные из которых надолго определили собой облик западной культуры. Вспомним о мифе грехопадения, вокруг которого Августин построил доктрину первородного греха, в чрезвычайной степени повлиявшую на всю историю христианства. Борьба между духом и плотью сделалась лейтмотивом традиции, объяснявшей экзистенциальные страдания человека преимущественно в моралистических терминах. Притягательность великих тысячелетних религий во многом объясняется тем, что они, с одной стороны, дают четкое объяснение чувству несовершенства, не покидающему человека, с другой – обещают избавление от этого несчастья, во всяком случае в другом мире. С приходом Просвещения фокус упований переместился в наш мир, однако обещание чего-то подобного раю на земле осталось таким же невыполнимым. Более того, материализовавшись в масштабных политических экспериментах вроде коммунизма и фашизма, оно привело к нескончаемым страданиям. В итоге обещание названного типа было, так сказать, индивидуализировано и делегировано каждому человеку по отдельности. И тем не менее позднекапиталистический нарратив о том, что счастье можно купить или обрести с помощью интенсивного тренинга или упорной работы, оказался химерой.

Генри Элленбергер, крупный историк современной глубинной психотерапии, усматривает[54] важнейшую историческую заслугу Фрейда в том, что тот в современных терминах возродил эллинистически-римскую идею о сознательном формировании индивидуальности, требующем определенной психической дисциплины на протяжении всей жизни человека. Совершая это, Фрейд примкнул к двум влиятельным философским школам: стоицизму и эпикурейству. Интуитивные аксиомы обеих школ состоят в констатации: человек в конечном итоге относительно бессилен. Индивид не может контролировать окружающую его реальность и всегда подвержен силам, которые его превосходят. Человеческое страдание, говорит Эпикур, проистекает от того, что человек всегда желает большего, чем может получить. Все мы хотим власти, славы и признания, но получают их лишь немногие, да и то ненадолго. Если, в порядке редкого исключения, наши желания бывают удовлетворены, нас тут же охватывает страх вновь потерять обретенное; если же они остаются неудовлетворенными, тогда страдание нам причиняет фрустрация. Единственный способ уменьшить наши страдания, заключают эпикурейцы и стоики, – это изменить единственную величину в уравнении, которая в известной степени подчиняется нашему контролю: наши собственные желания и влечения. Покуда мы желаем большего, чем можем достичь в реальной жизни, мы обречены на неотвратимую душевную муку. И мы можем отчасти ее смягчить, лишь спросив у себя: какие из наших желаний, во-первых, не противоречат реальности и, во-вторых, насущны. И после того, как мы по зрелом размышлении проведем дифференцированную оценку наших желаний, нам придется путем упорного тренинга приучить себя отказываться от нереалистичных и в большинстве своем ненасущных желаний. Для стоиков и эпикурейцев аскеза была не выражением греховности, а результатом постижения базовой структуры внутренней и внешней реальности.

Сообразно указанной традиции, Фрейд подчеркивал, что психоанализ в конечном итоге – это не что иное, как практика аскезы. Терапия нацелена на достижение внутренней свободы, позволяющей пациентам познать свои неосознанные склонности[55]. В отличие от таких постмодернистских авторов, как Янов или Алис Миллер, Фрейд не разделяет мнения, что счастье причитается нам по праву рождения. Он настаивает: причина наших неврозов не в том, что родители и общество чего-то нас лишили, а в том, что сама жизнь структурирована неразрешимыми конфликтами, с