действиях? Характерный пример несрабатывания двух философских подходов: то, что оба оказались способны предпринять столь глубокий анализ человеческой экзистенции, не уберегло их от действия описанного ими самими психологического механизма защиты, жертвой которого они оба пали. Как и самый «обыкновенный» обыватель, они воспользовались в качестве защиты известными типами мировоззрения, почерпнув в них жизненный смысл для себя.

Сказанное выше составляет главную мысль рожденного в США и малоизвестного в немецком культурном пространстве антрополога Эрнста Беккера, чье творчество легло в основу современной экспериментальной экзистенциальной психологии[68]. Беккер строит свою теорию, опираясь на работы ученика Фрейда Отто Ранка, который исходит из того, что человеческая психика в принципе не способна принять факт своей смертности и потому пускает в ход защитные механизмы, вытесняющие из сознания реальность собственной недолговечности[69]. Беккер показал, что одна из существеннейших функций любой культуры состоит в том, чтобы создать иллюзию бессмертия: каждый из нас принадлежит к какой-нибудь культурной традиции, возникшей задолго до нашего рождения и внушающей нам мысль, что она надолго продлится и после нас. Принадлежность к традиции гарантирует человеку, что после своей физической смерти он не исчезнет бесследно с лица земли, но в некотором смысле продолжит свое существование. Так, растя своих детей, мы передаем некоторые свои черты следующему поколению и тем обеспечиваем себе место в их воспоминаниях. Попытки воплотить символическое бессмертие в разного рода ритуалах и предметах надежно документированы и являются, можно сказать, антропологической константой. Во всех культурах можно указать ритуальные практики и предметы, назначение которых – поддерживать живую память о мертвых в семье, роде, религиозной общине или нации. Могильные плиты, фотографии умерших, памятники – все это лишь самые современные способы увековечения умерших[70]. Уже герои гомеровской «Илиады» шли на смерть, чтобы быть воспетыми грядущими поколениями, сам Гомер достиг этой цели, создав эпос, до сих пор имеющий своих читателей. И тем не менее все эти средства в конечном итоге не избавляют нас от глубокого экзистенциального страха. Мы не хотим ни стареть, ни умирать, и даже те из нас, кто воздвигает для себя гигантские мавзолеи, впадают в панику, сто́ит им заглянуть смерти в лицо.

В конце 1980-х группа социальных и личностных психологов создала на основе идей Беккера новую исследовательскую парадигму, получившую название «теория управления ужасом»[71]. Эта парадигма, которую я буду называть просто «экзистенциальная психология», постепенно получила широкое распространение в мире и показала исключительную продуктивность при исследовании самых разнообразных явлений. В особенности успешно эта парадигма применяется, когда речь идет о выявлении истоков той огромной притягательной силы, которой обладает религиозный фундаментализм какой бы то ни было конфессии с его притязанием на абсолютную власть и апокалиптическим мировидением[72]. Я уже более десяти лет состою членом исследовательской группы Всемирной федерации ученых, занимающейся анализом мотиваций фундаменталистски настроенных террористов. Что побуждает людей вступать в организации типа Исламского государства (ИГ)? Многие распространенные объяснительные модели при ближайшем рассмотрении обнаруживают свою несостоятельность. Показательный пример – утверждение, что подобным образом, как правило, поступают люди обделенные, лишенные жизненной перспективы. Однако, например, к преступникам, организовавшим теракт 11 сентября 2001 года, это объяснение совершенно неприменимо. Многие из них были студентами, происходили из семей среднего достатка, которые были в состоянии финансировать их пребывание в западной стране. Ключевые лица джихадистских организаций – это нередко врачи и инженеры, перед которыми, стоит им только захотеть, открыты все карьерные возможности. Террористами делает людей не бедность и отчаяние, а другое – глубокая потребность обрести абсолютный жизненный смысл. Это звучит как парадокс, ведь поиск смысла жизни мы привыкли рассматривать как нечто позитивное. Как же получается, что подобные поиски приводят людей в ИГ?[73]

В современных обществах каждый из нас имеет целый набор идентификаций. Я, к примеру, имею швейцарское и еврейское происхождение, профессор, психоаналитик, любитель ездить на мотоцикле, левый либерал, женат, люблю стейки, классическую музыку, люблю Париж и многое другое. Ни одна из этих идентификаций не определяет меня полностью. Либеральный общественный порядок именно тем и характеризуется, что каждый из нас имеет право, я бы даже сказал, обязанность в каждой ситуации решать, что для него важнее всего и какая ценность для него в данный момент центральная. Это – идеал автономного человека, выработанный западной культурой за последние столетия. И как раз эта свобода, а заодно и психологические сверхнагрузки, которые от нее неотделимы, – бельмо на глазу людей из ИГ[74] и фундаменталистских сообществ всех других религий. Как показал нобелевский лауреат по экономике Амартия Сен[75], установка подобных движений состоит в том, чтобы создать идентичность, снимающую все конфликты и ясно предопределяющую в любой ситуации, что конкретно следует делать. Это же мнение высказал Эрих Фромм, рассуждая о фашизме в своей книге «Бегство от свободы», вышедшей еще в 1942 году. Применительно к исламизму можно добавить, что для многих молодых людей привлекательно выглядит возможность беспрепятственно убивать других и иметь над ними неограниченную власть. Как бы то ни было, мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что в последней глубине всех бесчеловечных акций лежит страх свободы.

Выражением этого страха свободы и вообще всяких смысловых альтернатив, которые могут подвергнуть сомнению собственную веру субъекта, является слепая ярость разрушения, свойственная ИГ, иначе вряд ли объяснимая. Жертвой этого безумия стал не только североиракский город Нимрод, столица Ассирийской империи, вместе с археологическими памятниками трехтысячелетней давности, но и бесценные руины Хатры и Пальмиры. Еще прежде этого афганские талибы взорвали изваяния Будды неизмеримой культурной ценности – и это потому, что, согласно фундаменталистскому пониманию ислама, все следы других религий должны быть стерты с лица земли. Если кто-то попытается найти здесь другой смысл, он окажется на ложном пути. Люди, которые разрушают подобные культурные ценности, страдают, и это главное, катастрофической интеллектуальной ограниченностью, проистекающей из их глубинной потребности в смысловой цельности, абсолютной и безальтернативной. у них нет ни малейшего представления о том, что великие произведения прошлого суть ничем не заменимые памятники истории – истории по определению неповторимой.

В последние пятнадцать лет стало привычным отождествлять эту ограниченность с исламом как таковым, но это опасная мысль. Нельзя забывать, что ислам отнюдь не обладает монополией на иконоборчество, неистовую страсть к разрушению зримых образов. У нас имеется недостаточно исторических свидетельств, чтобы сказать, сколько уникальных памятников католической культуры было уничтожено протестантскими иконоборцами в XVI веке. Мысль о разрушенном погружает меня в тоску – и вовсе не по религиозным причинам: несмотря на мое ортодоксально-иудейское воспитание, я – убежденный атеист и тем не менее высоко ценю