– Тебе нельзя здесь находиться. Проснись.

– Я не умею просыпаться по желанию…

– Осознайся. Ты часть Дедала, ты всегда одновременно внутри и снаружи. Сон – лишь одна из лазеек.

Я не понимал, что́ она говорит. Что́ я помню, а чего не происходило, и никогда уже не произойдет по причинам, которые я тоже не помнил. Просто знал, что мы больше не могли так стоять.

Над нами скрипнул потолок. Неприятно посыпалась пыль сквозь щели в половицах второго этажа.

– Здесь есть кто-то еще? – поднял голову я.

Ариадна схватила меня за руку:

– Она не должна тебя увидеть.

Я споткнулся, когда Ариадна потянула меня обратно к ванной, минуя диван без нас, столик без полотенец.

– Кто там? – не сдавался я. – Кто не должен меня увидеть?

Скрип сместился, поменял тональность. Пыль превратилась в древесные щепки. Они кружились в льющихся по стенам тенях и пахли хвоей. Все пахло ею. Хвоей и кровью.

– Обещай, что не выйдешь. – Ариадна втолкнула меня в ванную. – Что бы ни случилось, не выходи ко мне. А когда все закончится, найди способ прийти в себя. Ты сразу все вспомнишь.

– Погоди! – Я вцепился в косяк. – Позволь мне помочь тебе!

– Для этого мы слишком поздно познакомились.

Дверь ударила меня по пальцам. Я отскочил, пережидая боль, за ней тьму, но та редко отступала вместе с болью. Прижавшись к закрытой двери, я нашарил ладонью поток воздуха, струящийся из зазора в косяке. Остаточный след Ариадниных пальцев холодил учащенный пульс.

Со второго этажа кто-то спускался. Прильнув к щели, я различил на слух размеренную поступь по лестнице, постанывание ели под тяжелым шагом, но легкой стопой. Когда лестница стихла, Ариадна сказала:

– Привет.

А потом холодно добавила:

– Только быстро.

Я вцепился в ручку. Дом содрогнулся от выстрела. Но за ним ничего не последовало: ни вскрика, ни удара тела об пол. Все застыло в густом, как смола, безмолвии, янтарном звоне порохового эха.

Я выждал, как обещал. Приоткрыл дверь. Комната оказалась пуста. Я раскрыл дверь шире, выглянул за порог. Гостиная выглядела так, будто мне померещились выстрел и Ариадна, весь наш разговор. Я настороженно прошелся, обогнул диван и увидел свежую стопку полотенец на кофейном столике. Рядом лежал махровый пояс – белый, чистый, как облако; тот самый, которым Ариадна зафиксировала перелом пару минут (часов? дней?) назад. Я метнулся обратно в ванную. Включил свет. Осмотрел кафель, раковину. Здесь тоже все оказалось чистым и убранным, ни следа крови. Только хвоя.

– Мару, – медленно вымолвил я. – Я обещал ему, что не буду ничего делать сам. Что подожду до утра.

– О… – раздалось за спиной. – Ты подождал.

Я поднял взгляд и в зеркале увидел дуло артемиса у своего виска. Но не только его. Я медленно обернулся.

– С добрым утром, – сказала Ариадна.

Артемис выстрелил. Тут я немного и вспомнил.

Мару будил меня трижды. Так он сказал. Потом, кажется, добавил: если б не откат, это был бы менингит. Вероятно, он имел в виду плотный морозный туман, пришедший вслед за штормом предзимними значениями термометра, из-за которых у меня не высохла голова, а разводы воды на подушке смерзлись в корку.

– Я имею в виду настежь открытое окно.

Он укутал меня в свою куртку и отвел наверх, где за разобранным от записей столом Виктор с Тамарой, попивая чай, разговаривали по громкой связи с Фицем. Тот говорил что-то вроде: никто не знает, где Русалка сейчас. А они спрашивали: думаете, у нее эпизод? Или: может, она ушла с Хольдом? Не помню, кто чьим голосом.

Зато помню перегородку. На белый пластик было больно смотреть. Он аккумулировал весь окружающий свет и испускал его режущими глаз волнами.

Потом пришла Куница, за ней Ольга. Уже без Фица они обсудили, что будут делать, если да, а если нет. Все сводилось к тому, что́ я узнаю. Если узнаю. Кто нам окажется полезнее – Минотавр или Дедал. В тот момент я почти не слушал. Мне было плевать на их ожидания, взгляды и интонации. Я просто хотел, чтобы все закончилось. Я не был осторожен со своими желаниями.

Засыпая под ударной дозой медикаментов, которые должны были удерживать меня в быстрой фазе сна, я слушал Мару, а думал о Хольде. Мару просил меня быть благоразумным, не уходить далеко, помнить «когда в системе ты что-то воспринимаешь, что-то может воспринять тебя в ответ» – стандартный пакет напутствий. Хольд тоже не изменял себе. Суки, говорил он, мрази-мрази, метался вдоль перегородки в воспоминании трехлетней давности.

– Как вспомню эти любвеобильные рожи, сразу хочется обоссать их гребаный прах и спустить в унитаз.

– Ты уже сделал это, – отвечал тогда Мару.

– Я погорячился! Нужно было делать это по ложкам!

Хольд вменял Фебе с Константином в вину страшные вещи, и я, засыпая, пытался вспомнить их все. Не думаю, что они совершили хотя бы половину. Хольд не подозревал их, как никто не подозревал (кроме, кроме). Но его единственного это не оправдывало.

Тогда, три года назад, никто с ходу не понял, что в принципе что-то случилось. В новостях мелькнула жесткая посадка международного рейса из-за смерти пилота и командира экипажа. Им оказалась не только известная активистка гражданской авиации – что-то там про клубы, ранги и общественные премии – но и контрфункция Константина. Из шестерых они погибли первыми.

Без кода Тесея Дедал привычно молчал. Виктор по своим связям отследил последние криминальные происшествия и потому успел на место прежде, чем «скорая» увезла тела. Местом оказался подземный переход в спальном районе, бесконечно далеком от привычной дороги в Эс-Эйт. Полицию вызвали жители, не уверенные, что слышали звуки выстрелов, но рудиментарными средневековыми фибрами распознавшие вонь горящей плоти.

Мару был единственным, кто смог дозвониться до Хольда. Тот, еще будучи в Бари, разыскал Дедала. Только ему Дедал изложил, что́ случилось – не в мотивах, но в последовательности действий. А потому, швырнув сумки в одну сторону, близнецов в другую, Хольд рявкнул с порога:

– Где Ариадна?!

Накануне ее увезли вместе со всеми. Ни фельдшеры, ни Виктор, взявший на себя оформление бумаг, не нашли причин для иного решения.

– Совсем долбанулись?! – заорал Хольд. – Она еще живая!

В морге это подтвердил откат.

Я прокручивал все, что знал о том времени и людях – о которых не знал, в общем-то, ничего, – пока привыкал к вакуумной тишине белых коридоров. Пока шел мимо ненастроенных черных экранов. Пока думал: если где-то и существовал портал в прошлое Ариадны как дубль-функции Стефана, то искать его стоило в коридоре внутри коридора. Мару был прав: массив сигнатур, что я нашел там, откликнулся на смерть Обержинов. Ему не нужны были витрины искусственных раздражителей, мои еженощные потуги и увещевания. Реальность сэкономила нам время, чтобы забрать остаток себе.

Я надеялся, что, начав с правильного места, смогу