поводил рукой Берти, меняя угол освещения, затем отстранился и стал раздеваться.

– Серьезно? – растерялся Берти – Ты полезешь туда?

– Ради тебя, лапуль.

Меня накрыло единорожьей шубой. Она оказалась тяжелее, чем выглядела. Трескучий ворс облепил лицо, так что я пропустил, как Влад забрался в контейнер, а, отфыркавшись, застал Берти уже одного, светящего фонариком в бездну собственных страхов. Влад энергично шуршал внутри.

Я вдруг представил нас со стороны. Ночь. Мусорка. Голова (возможно). Меня разобрал смех. Это была такая нелепица, сущая дичь, но прямо сейчас мне хотелось, чтобы вся жизнь состояла из чего-то такого.

Влад вынырнул и деловито спросил:

– Платок? Шарф? Есть что-нибудь?

Шарфов не было, удивительно, ни у кого. Берти порыскал в пальто и растерянно протянул замшевые перчатки. Я отвел взгляд, чтобы не смеяться в голос.

А дальше Влад спросил:

– Где ты трогал бортик?

И протер перчатками все, на что ткнул Берти, расширив область вдвое. Веселье мое сменилось растерянностью, когда, надев перчатки, Влад стал ворочать мешки – и окончательно затянулось покалывающей корочкой холода, когда, закопав что-то, энтроп попрыгал, утрамбовывая верхние мешки.

– А ты ничего не трогал? – улыбнулся мне Влад.

Я помотал головой. Берти молчал. Его разум уплыл в лучший мир.

– Чудненько, – Энтроп выбрался и, забрав у меня шубу, спрятал перчатки в кармане. – А давайте в кино!

И мы пошли в кино. Через пару улиц нашелся перестроенный под торговый центр старый кинотеатр, на верхнем этаже которого, в дань истории, оставили четыре камерных зала. Понятия не имею, на что я согласился, какой-то хоррор напополам с космосом, который Влад выбрал из-за высокого рейтинга (на меня по очереди покосились охранник и контролер) и времени – мы вошли в зал еще до рекламы. Как ни странно, народ был, небольшими группками рассредоточенный по залу. Отгородившись от приключений в переулке выборочной амнезией, Берти пересказывал какой-то японский ужастик, после которого не мог заснуть три дня. Не знаю, упустил ли я что-то критически важное в сюжете, но вырубило меня, едва я устроился в кресле.

Просыпался я два раза. Первый, когда Влад, не отрываясь от экрана, укрывал меня шубой. Второй – от космического залпа и рушившихся солнечных батарей, совпавших с чем-то таким же масштабным в моем полусне. Проморгавшись, я попробовал въехать в происходящее, но педаль кульминации уже пробила земную кору, и поспеть за смыслом оказалось сложнее, чем за кадрами. Я посмотрел на соседние кресла. Они оказались пусты. Рассудив, что до конца фильма Влад с Берти мне все равно не понадобятся, я натянул шубу на голову и снова заснул.

Через какое-то время мутная заводь сна зашелестела знакомым голосом:

– Малой. Мало-о-ой.

Я открыл глаза. Тишина звенела отмершим батальным эхом. Я вылез из-под шубы и увидел Влада с улыбкой медсестры, чьи коматозники третий раз подряд выигрывали титул «пациент года». С потолка лился тусклый свет.

– А где?.. – Я кивнул на пустое кресло за ним.

– Подберем на выходе.

Я выпрямился, протирая глаза:

– Ты удалил номер его отца?

– Думаешь, ему это поможет?

– Он идиот, – пробормотал я. – Но вроде безобидный.

– Он нарцисс, – усмехнулся Влад. – И хоть это патогенез, а не выбор, он все же выбрал ничего не менять.

Я посмотрел вниз, на ряды нестареющих темно-красных кресел. В зале не осталось никого, кроме нас:

– Может, ему нужна помощь? Ну, не знаю… Моральная поддержка близких людей. Ходят слухи, что это помогает.

Я ждал от Влада очередного хохотка, но он посмотрел в потолок, обдумывая мысль:

– Им нужен человек. Еще один человек в семью. Мачеха, жена… Но, может, не жена, потому что неприлично быть такими пидорами и гомофобами одновременно. Парочка нарциссов, одна сохнущая розочка – с таким садом надо работать изнутри. И да, я предлагал свою кандидатуру, даже встречался с батей, иначе откуда у меня его номер, но парень хочет здоровую почку, а не здоровую семью. Хорошо. Подожду.

Я не удержался от смешка:

– Планируешь стать мачехой?

– А что такого? – Влад деланно удивился. – Я как-то десять лет в одной семье прожил. У нас даже был бар на чердаке. Потом дети выросли, и мы разъехались, а модус пришлось грохнуть, потому что в нем постоянно хотелось бухать «Мимозу», носить розовые платья и печь пироги.

Тут уж я расхохотался, с облегчением поняв, что все еще пьян.

Берти ждал нас у экранов с афишами. Он пялился в одну точку, не замечая, как картинка распадалась на кубики, и те перестраивались в очередной плакат. Услышав шаги, Берти рассеянно повернулся, и я решил, что он только что с улицы – такой у него был растрепанный, чем-то оглушенный вид.

– Пуговицу пропустил, – бросил Влад, проходя мимо.

Берти вспыхнул и запахнулся в пальто. Я сделал лучшее, что мог: перестал развивать мысль.

Эскалаторы не работали, так что мы спускались по запасной лестнице, и Влад крупными мазками обрисовывал, что́ я проспал из золотого фонда кино. Запасная лестница привела к не менее запасному выходу, из-за чего, оказавшись на улице, мы не поняли, куда вышли. Но это почти сразу потеряло значение.

– Мамочки, – промолвил Берти.

– Ух ты, – выдохнул я.

– Самое время, – хмыкнул Влад.

Через дорогу призывно мигала вывеска круглосуточной шаурмичной.

Внутри было жарко, пахло грилем и маслом. Владова шуба произвела фурор среди бухих мужиков, потягивающих пиво в углу импровизированной стойки. Берти брезгливо окрестил их «городскими маргиналами».

– Фу-у, – оскорбился Влад за своих поклонников. – Какой же ты лицемер. Никогда не трезвей, Берти.

– Да блин! – Тот закатил глаза и вдруг повернулся ко мне. – Ты серьезно не знаешь, как меня зовут?! Я же бейджик ношу!

– Ого… – Я никогда не замечал. – Но тебе идет быть Берти.

– Поддерживаю, – проворковал Влад и сделал заказ сразу на троих.

Шаурма оказалась охренительно-прости-господи вкусной. Может, из-за сырного лаваша или огурца, замаринованного по рецепту покойной бабушки, как уверяла приклеенная к стенке брошюра. Может, потому что я не помнил, когда в принципе ел в последний раз. Или потому что, забрав заказ, мы пошли дальше и, выйдя к реке, ели бок о бок в восхитительно единодушном молчании.

У поворота на мост Берти отстал. Мы с Владом не сразу заметили, доедая, а когда спохватились, Берти уже пересекал реку, неспешный, как паром. Преодолев треть моста, он подошел к перилам и уставился в воду.

– Все хорошо? – спросил я, когда мы его нагнали.

Берти молча повел головой.

– Хочешь поговорить о чем-то? – Влад обошел его с другой стороны.

Река была черной, как мазут, и оттого казалась неподвижной. Ветер дробил в крошево отражения огней.

– Не знаю, – скривился Берти. – Я просто… Не знаю, насколько меня еще хватит жить в такой раскоряк.

Влад оперся спиной на перила и посмотрел в небо. Его вкрадчивое молчание давало понять, что это неплохое начало.

– Я не хочу работать. Не хочу становиться скучным. Но он дает мне деньги только на своих условиях. Фактически он диктует мне, что правильно, а что нет!

– Сепарируйся, –