Нет, постой, — остановил он Альберта, что собирался выйти в кухню, — успеешь с кофе. Хочешь курить? Пока не бросил?

— Нет, просто не хочу сейчас.

Чувствуя, как больно бьется слева, Альберт присел на подлокотник кресла. Гость недолго смотрел на пустое серое небо и курил. Потом оглянулся и спросил:

— А зачем ты спрашивал обо мне?

На мгновение Альберт застыл. Аппель сузил глаза, как бы пытаясь лучше рассмотреть его лицо.

— Это… я не понимаю, о чем ты, — пробормотал Альберт. — Наверное, ты не так кого-то понял…

— Конечно. Ты плохо врешь… Ты звонил моему коллеге по газете и спрашивал обо мне.

— Нет, я… с чего ты взял, что это был я? — Не может быть, он не называл свое имя!

— Ты не изобретателен, Берти, из тебя не получится шпион или герой Сопротивления. Ты звонил с прокурорского телефона. Вычислить это очень легко. Конечно, коллега мне позвонил и спросил: «А что от тебя нужно прокурорам?». И ты спрашивал обо мне нашу барышню снизу, она мне тоже доложила. Она знает, кто ты, а ей проблемы со мной, конечно, не нужны.

От сухого безжалостного тона Аппеля он покраснел, как школьник, которого отчитали за плохие отметки.

— Я… прости меня, — пробормотал он виновато. — Я не пытался все испортить, честно, ты же знаешь…

— Если тебе что-то нужно, Берти, ты можешь спросить у меня. Ты мог спросить у меня…

— Прости.

Обиженно тот отвернулся; бросил окурок вниз и закрыл окно.

— Я… мне стоило поговорить с тобой, — чувствуя себя невыносимо виноватым, сказал Альберт. — Но я… я не знал, как заговорить с тобой. Изменились…

— Обстоятельства, — тихо закончил Аппель.

С минуту они молчали.

— Приготовь кофе, пожалуйста. Я правда очень хочу кофе. Мария не скоро вернется?

— Через час. Сейчас. Мы успеем.

Они открыли молоко, что Аппель принес из магазина. Стараясь не смотреть на друга, Альберт разлил им кофе. Тот щедро плеснул себе молока в чашку и с наслаждением отхлебнул от нее.

— У меня все плохо, Берти, — еле слышно признался он.

Аппель неуверенно посмотрел по сторонам.

— У меня безопасно, прослушки нет… наверное.

— Ты уверен, конечно же?

— А с чего бы ей быть?

— Не знаю. Конечно, ты у нас важная шишка.

— Не сказал бы. На всех прокурорских техники не хватит.

— Твоя семья — из первых членов партии, — напомнил Аппель, — а твой зять Германн — большой начальник.

— Вот стул. Не стой. У тебя сигареты закончились?

— Полпачки.

— А с деньгами как?

— Плохо. — Нехотя Аппель сел. — Мне, конечно, платили за материалы, деньги — за материал. Я сейчас ничего не пишу, конечно.

— Но мне сказали, что ты числишься в штате.

— Конечно. Формально я у них работаю. Но я почти полгода ничего не пишу. Я каждую неделю звоню и спрашиваю, есть ли для меня работа. Конечно, меня посылают. Я пришел к Т. и прямо сказал: «Слушай, дай мне поработать, я готов писать о собачках, женских шмотках и косметике, о сезоне цветов…». Конечно, меня послали. Хорошо, что наша барышня меня знает и готова терпеть, что я плохо плачу.

— Так что ты не уволишься?

— А меня больше не возьмут. Никто. Так я хотя бы при журналистских документах.

Забыв, что нужно открыть окно, Аппель снова закурил. Альберт не возражал. Рука с сигаретой дрожала.

— Я сочувствую, Альдо, — сказал Альберт. — Мне действительно жаль, что у тебя проблемы. Если тебе нужны деньги или что-то такое…

— Нет, нормально, — перебил его Аппель. — Я, конечно, экономлю, кофе не покупаю, сигареты только, не смогу без них. Пару месяцев протяну. А потом… Потом посмотрим.

Он откинулся на спинку стула, отпил от чашки и искоса взглянул на Альберта. В глазах его появилось нечто новое, вопросительное и лукавое.

— Тебе сказали, что меня уговаривали уехать?..

— Да, сказали.

— Я отказался.

Не вынеся этого его выражения, Альберт уставился на свои руки. Аппель шмыгнул носом и одним глотком опустошил чашку.

— Хочешь еще?..

— Да нет, спасибо.

Спроси его, спроси, спроси, спроси!

— Почему ты не уехал? — как против воли спросил Альберт.

Аппель отвел глаза и пожал плечами.

— Меня не устроили их условия.

— Что? Ты серьезно? Известная газета?

— И что?

— Они хотели тебе помочь! Они хотели тебя вытащить! Ты мог бы работать за границей и получать хорошие деньги, а не… экономить на кофе тут!

— Нечего кричать, — ответил Аппель и стряхнул пепел в пустую чашку. — Я отказался — и все. Конечно, это далось мне тяжело. Но я не жалею, Берти.

— Не жалеешь?

— Нет. Бывают разные… обстоятельства. Конечно, я не был готов, я не хотел уезжать.

— Я тебя не понимаю…

— Вот как? А почему бы тебе не уехать, если ты меня не понимаешь?

Сомнительно, очень сомнительно. Чувствуя опасность, Альберт поспешно ответил:

— Меня все устраивает… в отличие от тебя.

— Конечно… Повторюсь, ты не умеешь лгать, Берти. Однажды это тебя погубит.

— Мне нравится моя работа, — перебил его Альберт.

— А, работа, конечно. Быть шавкой режима.

— Я занимаюсь уголовным…

— Конечно.

Язвительность Аппеля, его цинизм и уверенность в собственной правоте обжигали сильнее открытых обвинений.

— Ты прав, — пересилив себя, ответил Альберт. — Я не на это рассчитывал. Я… черт, я же не знал, что получится эта партия, что то, что написывал мой папаша… Хорошо, я не сторонник партии. Но… а если и с ней можно договориться?

— О чем? — печально спросил Аппель.

Альберт открыл рот — но не сумел ничего ответить. О чем, о чем, о чем?.. Жить в мире с партией? В который раз он попытался понять, что это такое — партия, режим, эта новая власть, — но в голове кружили лишь обрывки лозунгов, честных и не очень, жестоких и оптимистичных. Поразительно, но он, человек, отец которого был партийным идеологом, сейчас понятия не имел, чего хочет партия (кроме банального благополучия во имя всех) и какими способами этого добьется. Как же можно договариваться с властью, о чем, если не понимаешь, чего она хочет и чего ты хочешь от нее? На краешке сознания всплыли страшные заявления отца, призывы к массовой жестокости, но кто такой его отец, так ли он важен партии, чтобы к его призывам прислушивались?

— Ты против партии, — тихо начал Альберт, — но против чего ты конкретно?

— Как — против чего? — не понял Аппель. — Мне не нравится диктатура. Я не могу при ней работать. У меня отняли свободу слова.

— А разве она была раньше? От кого ты прятался раньше?

— Раньше я, конечно, мог писать, пусть и рисковал собой. А сейчас я совсем не могу писать. Раньше ты, как прокурор,