более поздний, но речь идет в нем именно о тех адмиралтейских и партикулярных кораблях, которые строились в описываемое время, в 1697-м и 1698 гг. В этом акте значится, что наилучшими из всех кумпанских кораблей оказались три, строенные Избрантом, затем князя Прозоровского и князя М. Я. Черкасского, что три ших-бомбардира, строенные Троицким монастырем по итальянскому размеру, вышли недурно, из них два — «крепости средней», а третий — лучше двух других. «Три ших-бомбардира гостиных, хотя через неискусство мастера недоброю пропорцией сделаны… однакоже по нужде употреблять их возможно». Из адмиралтейских кораблей два итальянских сделаны пропорцией «не зело доброю, паче же зело худою крепостью», и трудно их исправить. В таком же состоянии кумпанские корабли Девичьего монастыря, вологодского архиерея и стольника Зыкова. Корабли кумпанств князя Я. Н. Одоевского, С. Ф. Толочанова, князя М. А. Черкасского, князя П. И. Хованского «плошае вышеписанных размером и крепостью». Корабли Т. Н. Стрешнева, князя Я. Ф. Долгорукого и Б. П. Шереметева — «худшие от всех кораблей размером и крепостью». «Все же сии кумпанские корабли, — замечают в заключение эксперты, — есть зело странною пропорциею ради своей долгости и против оной безмерной узости, которой пропорции ни в Англии, ниже в Голландии мы не видали, мню же, что и в прочих государствах таких нет же; но уже тому поправление учинить невозможно, того ради надлежит только о крепости их радеть»[906]. В сентябре 1699 г. было отдано распоряжение о переделках на кораблях с подробными техническими указаниями, что именно надлежит переделать на каждом, например: «Корабль кумпанства боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского: кнехт надобно сверху сделать; кают-камор сделать до битенс; поварню подвинуть к середине, потому что близ кабель-каморы и т. д.»[907] Пришлось впоследствии, в 1701 г., переделывать и 10 кораблей гостиного кумпанства, строившихся на Ступине. Осмотр им производили две комиссии экспертов: одна — составленная из иноземных мастеров, другую составили четверо русских — Питер Михайлов (сам Петр), Федосей Скляев, Александр и Гаврило Меншиковы. Русская комиссия указывала между прочим, что «сии корабли есть через меру высоки в палубах и бортах и того для надлежит оные дек или палубу ниже опустить, также фор и бак деки обнизить и шхотами загородить» и т. д. Изменения, которые надлежало произвести, были указаны в протоколе комиссии в 8 пунктах[908]. Недостаточной и неудовлетворительной оказалась и та роспись необходимых корабельных принадлежностей и припасов, которая была выдана кумпанствам из Владимирского судного приказа. Приехав с Петром в Воронеж и ознакомившись с делом, вице-адмирал Крюйс должен был составлять новую по количеству перечисленных там предметов, несравненно более длинную роспись, обнимающую более 370 отдельных статей предметов[909].

Заложив корабль «Предестинация», Петр лично руководил его постройкой, работая в то же время непосредственно сам с инструментами в руках. И эта постройка, предпринятая самим царем, также наталкивалась на затруднения. Петру хотелось привлечь к ней своих ближайших товарищей по работам в Амстердаме, в особенности Федосея Скляева, которого он считал наиболее способным мастером. Федосей Скляев и Лукьян Верещагин были посланы для изучения итальянского кораблестроения в Beнецию, где пробыли с месяц и, вызванные царем в Россию, возвратились через Вену в Москву. Петр с нетерпением ждал их в Воронеж и вдруг узнал, что в Москве они оба были схвачены князем Ф. Ю. Ромодановским и задержаны в Преображенском приказе. Письмо его к князю Ромодановскому от 2 октября отражает чувство досады, испытанной царем по поводу этого происшествия. «Min Her Kenih, — пишет Петр. — Письмо ваше государское, ноября в 22 д. писанное, я принял в 1 д. декабря, в котором написано о стрельцах и о дьячке, которых изволь пытать, только не жестоко, чтоб не померли, а казнить не вели до нас». Это распоряжение лишний раз показывает, как зорко следил Петр за всеми мелочами стрелецкого розыска и до какой степени было сильно его желание участвовать в нем самому. «Еще прошу, — продолжает царь, — в чем держат наших товарищей Скляева и Лукьяна? Зело мне печально. Я зело ждал паче всех Скляева, потому что он лучший в сем мастерстве; а ты изволил задержать. Бог тебе судит. Истинно никого мне нет здесь помощника. А чаю дела не государственные. Для Бога, свобода (а какое до них дело, я порука по них), и пришли сюды. Piter»[910]. Ромодановский в ответе должен был дать объяснение; волонтеры оказались виновными в драке. «А что ты изволил ко мне писать о Лукьяне Верещагине и о Скляеве, будто я их задержал — и я их не задержал: только у меня сутки ночевали. Вина их такая: ехали Покровскою слободою пьяны и задрались с салдаты Преображенского полку, изрубили двух человек салдат, и по розыску явилось: на обе стороны не правы; и я, розыскав, высек Скляева за его дурость, также и челобитчиков, с кем ссора учинилась; и того часу отослал к Федору Алексеевичу (Головину). В том на меня не прогневись: не обык в дуростях спускать, хотя б и не такова чину были»[911].

Из Воронежа Петр писал еще до 2 декабря П. В. Возницыну на Карловицкий конгресс[912] и Ф. А. Головину в Москву. Письма до нас не дошли. О содержании письма к Головину узнаем из дневника Гордона, который под 12 декабря записывает, что к нему рано утром пришел боярин Ф. А. Головин с собственноручным письмом царя, в котором сообщалось, что пленник, пять недель тому назад убежавший из Крыма, принес известие, что хан собирается прийти со всей силой и сжечь корабли, строящиеся у Воронежа и в окрестностях, почему царь приказывал со всей поспешностью прислать в Воронеж 6 рот солдат. Затем он передал приказание о наборе и отправке в Воронеж с каждых 100 крестьян по одному вооруженному крестьянину с продовольствием на три месяца для охраны кораблей. По словам Корба, уже 17 декабря в Воронеж было послано 6000 крестьян и отряд солдат в таком же количестве для предотвращения грозящего татарского набега[913]. В начале декабря Петр писал также в Москву Лефорту. Последний отвечал письмом от 10 декабря, которое получено было царем, вероятно, или перед самым отъездом из Воронежа, или по дороге в Москву. Речь в переписке шла о вновь заложенном царем корабле. «Ты изволил ко мне писать про военный корабль, — пишет Лефорт по обыкновению латинскими буквами со своеобразной орфографией, — который починали работать; я с великой радостью буду слушать и служить на нем, коли время будет». Далее Лефорт жалуется, что не получает писем от вице-адмирала Крюйса, пересылает со своим письмом письма от князя Ф. Ю. Ромодановского и Бутенанта, упоминает о переписке своей с Женевой. И это последнее письмо Лефорта перед его