Азова, причем высказал соображение, что, вероятно, у иных азовских стрельцов были в тех полках и родственники, и прибавил: «Только жаль мне пуще всех того, который жил в тех хоромех, где ныне живет он, Степан». Пятисотный Степан Никифоров, по его собственному показанию, на сообщенные ему новости ответил Дию: «Будет-де кто к чему приличен, вору и воровская (смерть). Кийждо от своих дел звание приемлет». И он, Дий, «такие слова слыша, от него, Степана, пошел прочь, потому что он, Степан, ему, старцу Дию, про те слова говорил противно с бранью». Впоследствии на вопрос о стрельце, о котором он особенно пожалел в разговоре со Степаном Никифоровым, Дий сказал, что это был Васька Секачев, и объяснил, что потужил о нем потому, «что он был человек добрый для того: когда-де он, Дий, в прошлом 205 (1697) году в мире был болен, и он, Васька, прихаживал к нему и поил его и кормил». Много позже, в другом показании, Дий сказал, что потужил о Ваське Секачеве потому, что тот обучал его нотному пению[931].

Наконец, в тот же день, 21 августа, в монастыре, на крыльце у кельи черного попа Дионисия, Дий в присутствии Дионисия говорил подьячему Алешке Дугину: «Говорят-де стрельцы: отцов-де наших и братьев и сродичев порубили, а мы в Азове зачнем и боярина и воеводу князя Алексея Петровича (Прозоровского) и товарищев его и начальных людей вместо тех, которые побиты в нынешнем 206-м году, побьем. А и недавно-де было взволновались и хотели иттить, да старики удержали»[932].

На следующий за этим день, 22 августа, старец Дий приходил к полковнику Ивану Озерову просить лошадей для монастырской надобности и тут встретился с пятисотным Василием Бурмистровым, который также находился накануне на пловучем мосту во время разговора Дия с пятисотным Степаном Никифоровым и как раз пришел с тем, чтобы доложить полковнику об этом разговоре. «И ему, старцу Дию, — показывал Бурмистров, — при полковнике он, Василей, говорил: что-де ты Степану вчера врал, будучи на мосту? А полковник ему, старцу, сказал: что-де ты, старец, плутаешь, воруешь и такими словами народ возмущаешь? И не выпрося подвод, тот старец вышел вон»[933].

Известия о настроении и намерениях азовских стрельцов, переданные Дием подьячему Алексею Дугину в разговоре на крыльце у монастырской кельи, были серьезнее слухов об отдаленных московских событиях и грозили азовской администрации непосредственной опасностью. Не обошлось без своего рода провокации. Подьячий Алешка Дугин о слышанном от Дия, что стрельцы хотят убить боярина князя А. П. Прозоровского и дьяка Ефима Черного, передал своим товарищам по Азовской приказной палате подьячим Сергею Лопатину и Кузьме Рудееву, а те поспешили возвестить боярину. Тогда боярин подослал к монахам этих подьячих доведать, впрямь ли подьячий Алешка Дугин такие слова от чернеца Дия слышал. «И он, Кузьма, по приказу боярскому для выведыванья тех слов в тот монастырь к ним, чернцам, в келью ходил, чтоб такие слова выведать». Придя к Дню и Павлу в их общую келью, Рудеев начал провокаторский разговор, «стал им, Павлу и Дню, говорить: на Москве было стрельцы завели дурно, да Бог не допустил». Дий тотчас же попался на удочку. «И к тем-де ево, Кузьминым, словам старец Дий говорил: и здесь-де было в Азове недавно стрельцы из молодых чуть не поднялись и хотели то ж делать, да старики удержали, а что-де Семен день покажет! И он-де, Кузьма, молвил: жаль-де одного боярина, а иные все даром! И Сергей Лопатин к тем его, Кузьминым, словам молвил: ништо бы де черных тех!», очевидно, этой игрой слов намекая на азовского дьяка Ефима Черного. «И к тем их словам иеромонах Павел молвил: и я-де, сидя у человека, такие слова слышал ж! А от кого он, Павел, такие слова слышал, про то им, Кузьме с товарищи, не сказал. А такие-де слова они, Кузьма с Сергеем, говорили для того, чтоб из них, чернцов, болши выведать, а не для какого дурна»[934].

23 августа Алешка Дугин выступил официально, явился в Азовскую приказную палату с изветом. По этому извету Дий был тотчас же задержан; задержан был и его сожитель, иеромонах Павел, которого Дий оговорил при первом же допросе, 23 августа, будто слова, переданные Дугину, слышал от него, Павла. Началось следствие в приказной палате с допросами и очными ставками; пытать монахов было нельзя, потому, как писал воевода в Москву, что Дий «не был обнажен монашества», а иеромонах Павел — священства. Дело вызвало, по-видимому, большое волнение в Азове и навело панику на азовских стрельцов, которые стали выступать с изветами личными и коллективными с целью очистить себя от подозрений, возводившихся на них словами старца Дия, заявляли о своей лояльности и, между прочим, писали: «А для какого вымыслу такие слова он, старец Дий, говорил, того мы, холопи твои, не ведаем. А служить и работать тебе, великому государю, как обещались пред святым евангелием, со всякою верностию мы, холопи твои, рады и впредь на таких возмутителей тебе, великому государю, извещать и самих их приводить должны»[935]. К 6 сентября следствие было закончено, и в этот день дело отправлено было в Москву в Пушкарский приказ, которому подведомствен был город Азов, вероятно потому, что во главе приказа стоял тогда боярин А. С. Шеин, генералиссимус в походе 1696 г., завоеватель Азова. В Москву дело прибыло 6 октября[936]. 27 октября из Пушкарского приказа пришла в Азов грамота с резолюцией: «Старцу Дию за его непристойные и возмутительные слова учинить наказанье: перед приказною палатою бить монастырскими шелепами и сослать под начал в монастырь в Воронеж». Решение приказа было исполнено, старец бит шелепами и 29 октября отправлен в Воронеж при отписке азовских воевод к Митрофанию, епископу Воронежскому[937]. Этого, казалось, было бы вполне достаточно, чтобы ликвидировать дело. На свою беду старец Дий привезен был в Воронеж в то время, когда там находился Петр. Привоз монаха, возвещавшего о предстоящих бунтах азовских стрельцов против местных воевод и донских казаков против Москвы, не мог укрыться от подозрительного и зоркого на эти предметы царя. Дий попал в поле его зрения и в результате при отписке адмиралтейца Протасьева из Воронежа был отправлен в Москву в Пушкарский приказ, куда и был доставлен 3 декабря. Что Дий был отправлен в Москву по личному приказанию Петра, видно из приводимого в отписке адмиралтейца Протасьева выражения: «по именному указу»[938]. Сюда же были присланы и другие лица, прикосновенные к этому