впоследствии на очных ставках с ним их отрицали. Но по существу в них не было ничего неправдоподобного; невероятных показаний Киндяков на них не стал бы наговаривать, потому что таким наговорам никто бы не поверил, а это, конечно, не входило в его расчеты. Слова, приписанные казакам, могли быть ими и не произнесены. Но если они не были их открытыми высказываниями, они могли составлять содержание их мыслей. Наконец, если такие слова были только в мыслях самого Киндякова, то все же это значит, что он представлял себе казаков, с которыми ехал, такими, что они эти слова могли произнести, и это его представление по всем другим подтверждающим данным не шло вразрез с действительностью. Обратимся, однако, к самым разговорам.

«Как-де они плыли рекою Доном, — показывал Алешка Киндяков, — и не доезжая Донца в лесу, что словет Вотчинной, атаман Тимофей (Соколов) с казаком же с Филькою, чей он и прозвище не помнит[921], сидели на палубе и Филька-де тому Тимошке говорил: на Москве-де бояре везли животы свои по церквам и по монастырям. Можно ль де такие животы имать из церквей?» Эти слова касались паники, вызванной в Москве движением стрельцов к Воскресенскому монастырю, и, вероятно, передавали действительно имевшие место факты; вполне возможно, что испуганные стрелецким движением московские бояре старались прятать имущество по более безопасным местам, какими были церкви и монастыри. Вопрос, которым замечание Фильки Иванова заканчивалось, имел юридическое или, точнее, церковно-юридическое значение и относился к тому, возможно ли брать из церкви имущество, в нее внесенное. Атаман, к которому вопрос был обращен, дал на него отрицательный ответ, сказав: «Тех-де животов из церквей и из монастырей имать нельзя», но тотчас же при этом поспешил утешить собеседника, прибавив: «Москва-де — царство; есть чем богатиться. И по дворам-де животов много!» Начавшись таким вступлением о, видимо, очень интересовавших казаков боярских «животах», беседа затем продолжалась, касаясь тех же московских событий. Филька спросил атамана: «Приехав в Азов, можно ли рассказать азовским стрельцам про четыре стрелецких полка, которые подверглись казням под Воскресенским?», на что атаман сказал: «Нельзя, воевода засадит! Стрельцы услышат о том и у нас в Черкасском, потому что человек по сту и по двести стрельцов постоянно у нас в Черкасском бывают». На это Филька высказал, что если стрельцы о том услышат, то поднимутся всеми шестью полками, да и казаки к ним пристанут: «Если-де стрельцы это слово в Черкасском услышат, поднимутся и те все шести полков стрельцы, которые ныне в Азове, да и наши-де молодцы многие с ними поедут». Атаман, заканчивая разговор, на последние Филькины слова, вдохновившись, очевидно, окружающей обстановкой, Доном, по которому плыли, заметил: «Река-де вольная, никто ее не удержит!» Прислушавшись к этим речам на палубе, Алексей Киндяков, высланный из Москвы еще до стрелецкого бунта и не знавший о нем, подойдя к одному из плывших казаков, Ивану Таушкину, спрашивал: «К чему-де вы давече эти слова говорили?» И Ивашко-де ему, Алешке, сказал: «Или-де ты не слыхал, что четыре полка, которые зимовали в Азове, пришли к Москве без указу и под Воскресенским-де монастырем солдаты бой учинили». К тому-де те слова и говорили[922].

Приплыв в Черкасск, атаман Тимофей Соколов с казаками легкой станицы побывали в войсковом кругу. На расспросы о московских вестях они сообщали, что великого государя на Москве нет; письма от него бывают, но они слышали на Москве, что на письмах руки великого государя нет. О царевиче говорили, что он, «благороднейший государь царевич на Москве не живет, а пребывает-де он, государь царевич, в Преображенском и у Троицы, а за ним-де бывает боярин Лев Кириллович Нарышкин». Далее следовало сообщение о стрельцах: «Которые-де стрельцы зимовали в Азове, и те-де стрельцы собою к Москве пришли. И бояре-де их в Москву не пустили и отсылали их назад по-прежнему, где они были, дожидались бы великого государя указу. И с ними-де стрельцами огненный бой был». Вести, привезенные казаками, произвели в Черкасске сильное впечатление, вызвали сочувствие к стрельцам и раздражение к их победителям — потешным солдатам. Дня три спустя после круга казаки, встретив на майдане (на рынке) Алешку Киндякова, бранили его и говорили: «Знать-де ты потешный, дай-де нам срок, перерубим-де мы и самих вас, как вы стрельцов перерубили!» Да они же, казаки, говорили: «Будет великий государь к заговенью (31 июля?) к Москве не будет и вестей никаких не будет, то-де нечего его, великого государя, и ждать! А боярам-де мы не будем служить и царством-де им не владеть, и атаман-де нас Фрол[923] не удержит. Как ни будь, а Москву-де нам очищать!» Стрельцы из Азова, находившиеся в Черкасске, побывавшие также на кругу, когда там сообщались московские вести, взволнованные этими вестями, говорили: «Будет так подлинно над нашею братьей учинилось, и нам-де не по что к Москве итти, так-де и над нами учинят», а некоторые стрельцы, наоборот, говорили казакам: «Мы-де от вас не отстанем, хотя и Азов покинем!», на что казаки отвечали: «Мы-де Азова не покинем! А как-де будет то время, что итти нам к Москве, и у нас-де с реки молодцы не все пойдут; река у нас впусте не будет, пойдем хотя половиною рекою, а до Москвы-де будем городы брать и городовых людей с собою брать, а воевод будем рубить или в воду сажать». Эти намерения встречали сочувственный отклик в стрельцах. По шинкам в Черкасске стрельцы говорили казакам, чтобы они, казаки, их, стрельцов, не покинули, «а они-де, стрельцы, от них, казаков, не отстанут, и подчивали стрельцы казаков в шинках вином и медом и кланялись». Некоторые казаки передавали неизвестно откуда взявшийся слух, будто князь Б. А. Голицын ездит по Волге и по городам, у стрельцов отнимает оружие и отсылает его в Казань, а казанских стрельцов, отобрав у них оружие, выслал с женами в Царицын. Обо всех этих разговорах в кругу, на майдане и в шинках доносил и показывал Алешка Киндяков; он видел и стрельцов в казачьем кругу, но опознать этих стрельцов отказался, сославшись на глазную болезнь, что у него «глаза худы, заволакивает их туманом». Атаман Тимофей Соколов впоследствии отрицал эти показания и объяснял, что «в Черкасском его, Тимофея, казаки о московских вестях спрашивали, и он-де тем казакам сказал: государя-де на Москве нет, а ожидают его вскоре. А кроме того таких речей, которые он, Алешка (Киндяков), на него, Тимофея, выше сего сказал, тому войску он, Тимофей, не говорил, в том шлется на все войско. Только