– Ну, где же у вас тут заступ и нет ли еще другого фонаря?Да не бойтесь, тут ровно нет никого, и в Скворешниках теперь, хотя из пушекотсюдова пали, не услышат. Это вот здесь, вот тут, на самом этом месте…

И он стукнул ногой действительно в десяти шагах от заднегоугла грота, в стороне леса. В эту самую минуту бросился сзади на него из-задерева Толкаченко, а Эркель схватил его сзади же за локти. Липутин накинулсяспереди. Все трое тотчас же сбили его с ног и придавили к земле. Тут подскочилПетр Спепанович с своим револьвером. Рассказывают, что Шатов успел повернуть кнему голову и еще мог разглядеть и узнать его. Три фонаря освещали сцену. Шатоввдруг прокричал кратким и отчаянным криком; но ему кричать не дали: ПетрСтепанович аккуратно и твердо наставил ему револьвер прямо в лоб, крепко в упори – спустил курок. Выстрел, кажется, был не очень громок, по крайней мере вСкворешниках ничего не слыхали. Слышал, разумеется, Шигалев, вряд ли успевшийотойти шагов триста, – слышал и крик и выстрел, но, по его собственному потомсвидетельству, не повернулся и даже не остановился. Смерть произошла почтимгновенно. Полную распорядительность – не думаю, чтоб и хладнокровие, –сохранил в себе один только Петр Степанович. Присев на корточки, он поспешно, нотвердою рукой обыскал в карманах убитого. Денег не оказалось (портмоне осталсяпод подушкой у Марьи Игнатьевны). Нашлись две-три бумажки, пустые: однаконторская записка, заглавие какой-то книги и один старый заграничныйтрактирный счет, бог знает почему уцелевший два года в его кармане. БумажкиПетр Степанович переложил в свой карман и, заметив вдруг, что все столпились,смотрят на труп и ничего не делают, начал злостно и невежливо браниться ипонукать. Толкаченко и Эркель, опомнившись, побежали и мигом принесли из гротаеще с утра запасенные ими там два камня, каждый фунтов по двадцати весу, ужеприготовленные, то есть крепко и прочно обвязанные веревками. Так как труппредназначено было снести в ближайший (третий) пруд и в нем погрузить его, то истали привязывать к нему эти камни, к ногам и к шее. Привязывал ПетрСтепанович, а Толкаченко и Эркель только держали и подавали по очереди. Эркельподал первый, и пока Петр Степанович, ворча и бранясь, связывал веревкой ногитрупа и привязывал к ним этот первый камень, Толкаченко всё это довольно долгоевремя продержал свой камень в руках на отвесе, сильно и как бы почтительнонаклонившись всем корпусом вперед, чтобы подать без замедления при первомспросе, и ни разу не подумал опустить свою ношу пока на землю. Когда наконецоба камня были привязаны и Петр Степанович поднялся с земли всмотреться вфизиономии присутствующих, тогда вдруг случилась одна странность, совершеннонеожиданная и почти всех удивившая.

Как уже сказано, почти все стояли и ничего не делали, кромеотчасти Толкаченки и Эркеля. Виргинский хотя и бросился, когда все бросились, кШатову, но за Шатова не схватился и держать его не помогал. Лямшин же очутилсяв кучке уже после выстрела. Затем все они в продолжение всей этой, может бытьдесятиминутной, возни с трупом как бы потеряли часть своего сознания. Онисгруппировались кругом и, прежде всякого беспокойства и тревоги, ощущали как былишь одно удивление, Липутин стоял впереди, у самого трупа. Виргинский – сзадиего, выглядывая из-за его плеча с каким-то особенным и как бы постороннимлюбопытством, даже приподнимаясь на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. Лямшин жеспрятался за Виргинского и только изредка и опасливо из-за него выглядывал итотчас же опять прятался. Когда же камни были подвязаны, а Петр Степановичприподнялся, Виргинский вдруг задрожал весь мелкою дрожью, сплеснул руками игорестно воскликнул во весь голос:

– Это не то, не то! Нет, это совсем не то!

Он бы, может быть, и еще что-нибудь прибавил к своему стольпозднему восклицанию, но Лямшин ему не дал докончить: вдруг и изо всей силыобхватил он и сжал его сзади и завизжал каким-то невероятным визгом. Бываютсильные моменты испуга, например когда человек вдруг закричит не своим голосом,а каким-то таким, какого и предположить в нем нельзя было раньше, и это бываетиногда даже очень страшно. Лямшин закричал не человеческим, а каким-то зверинымголосом. Всё крепче и крепче, с судорожным порывом, сжимая сзади рукамиВиргинского, он визжал без умолку и без перерыва, выпучив на всех глаза и чрезвычайнораскрыв свой рот, а ногами мелко топотал по земле, точно выбивая по нейбарабанную дробь. Виргинский до того испугался, что сам закричал, как безумный,и в каком-то остервенении, до того злобном, что от Виргинского и предположитьнельзя было, начал дергаться из рук Лямшина, царапая и колотя его сколько могдостать сзади руками. Эркель помог ему наконец отдернуть Лямшина. Но когдаВиргинский отскочил в испуге шагов на десять в сторону, то Лямшин вдруг, увидевПетра Степановича, завопил опять и бросился уже к нему. Запнувшись о труп, онупал через труп на Петра Степановича и уже так крепко обхватил его в своихобъятиях, прижимаясь к его груди своею головой, что ни Петр Степанович, ниТолкаченко, ни Липутин в первое мгновение почти ничего не могли сделать. ПетрСтепанович кричал, ругался, бил его по голове кулаками; наконец, кое-каквырвавшись, выхватил револьвер и наставил его прямо в раскрытый рот всё ещевопившего Лямшина, которого уже крепко схватили за руки Толкаченко, Эркель иЛипутин; но Лямшин продолжал визжать, несмотря и на револьвер. Наконец Эркель,скомкав кое-как свой фуляровый платок, ловко вбил его ему в рот, и крик такимобразом прекратился. Толкаченко между тем связал ему руки оставшимся концомверевки.

– Это очень странно, – проговорил Петр Степанович, втревожном удивлении рассматривая сумасшедшего.

Он видимо был поражен.

– Я думал про него совсем другое, – прибавил он взадумчивости.

Пока оставили при нем Эркеля. Надо было спешить с мертвецом:было столько крику, что могли где-нибудь и услышать. Толкаченко и ПетрСтепанович подняли фонари, подхватили труп под голову; Липутин и Виргинскийвзялись за ноги и понесли. С двумя камнями ноша была тяжела, а расстояние болеедвухсот шагов. Сильнее всех был Толкаченко. Он было подал совет идти в ногу, ноему никто не ответил, и пошли как пришлось. Петр Степанович шел справа и,совсем нагнувшись, нес на своем плече голову мертвеца, левою рукой снизуподдерживая камень. Так как Толкаченко целую половину пути не догадался помочьпридержать камень, то Петр Степанович наконец с ругательством закричал на него.Крик был внезапный и одинокий; все продолжали нести молча, и только уже усамого пруда Виргинский, нагибаясь под ношей и как бы утомясь от ее тяжести,вдруг воскликнул опять точно таким же громким и плачущим голосом:

– Это не то, нет, нет, это совсем не то!

Место, где оканчивался этот третий, довольно большойскворешниковский пруд и к которому донесли убитого, было одним из самыхпустынных и непосещаемых мест парка, особенно в такое позднее время года. Прудв этом конце, у берега, зарос травой. Поставили фонарь, раскачали труп ибросили в воду. Раздался глухой и долгий звук. Петр Степанович поднял фонарь,за ним выставились и все, с любопытством высматривая, как погрузился мертвец;но ничего уже не было видно: тело с двумя камнями тотчас же потонуло. Крупныеструи, пошедшие по поверхности воды, быстро замирали. Дело было кончено.